Незадолго до полуночи погасла подсветка компаса. Однако звезды на небе сияли вовсю, и я не стал будить Луи, а взял курс на яркую звездочку, мерцавшую прямо у нас по носу.
В полночь я прокричал нараспев традиционное:
— Новая вахта выходит на смену!
И моя смена немедленно вышла наверх. Старый моряк Бриджент поднимался сразу, без проволочки, стоило лишь окликнуть его. Я показал звезду, на которую он должен держать курс, а затем вытащил компас из нактоуза и забрал прибор в каюту. Фитиль маленькой керосиновой лампы совсем обуглился. Через несколько минут неисправность была устранена, и я протянул компас Луи. Для того чтобы вставить компасный котелок в нактоуз, ему потребовались обе руки, и он зажал румпель между коленей.
В это самое мгновение с кормы послышался рокот. Мне показалось, что волна захлестывает нас.
— Полундра! Держись! — заорал я и постарался поплотнее заклиниться в люке, чтобы вода не могла попасть в каюту. Как я и предполагал, вал слегка лизнул нас и с шумом прокатился мимо. Ничего страшного. Случалось, «Тиликум» и прежде принимал немного водички на полном ходу.
Я отплевывался и яростно тер кулаками глаза: ведь стоял-то я как раз лицом к волне. Вдруг «Тиликум» рыскнул к ветру и начал медленно ложиться на борт.
— Проклятье! Заснул ты там, что ли? — рявкнул я, проталкиваясь через люк на палубу. Румпель беспорядочно болтался из стороны в сторону — рулевого не было.
Я тотчас же раздернул фалы фока-стакселя и грота. Потом, чтобы дрейф был как можно меньше, спустил за борт плавучий якорь. Проделывая все это, я беспрестанно громко звал Луи.
Теперь «Тиликум» стоял на плавучем якоре. В ночной тьме чуть светились белые барашки. Я зажег керосиновую лампу, приладил ее повыше и прислушался. Завывание ветра да шипение пены, срывающейся с гребней волн,— вот все, что я услышал. Луи исчез бесследно. С левого борта свисал в воду сорлинь. Что же это такое?! Выходит, Луи вообще не обвязывался страховочным концом? Волна была настолько слабой, что просто не смогла бы смыть за борт человека, который крепко держится за румпель. Но Луи-то правил коленом, а в руках у него был компас в тяжелом кожухе! Я кинулся к нактоузу. Он пустовал...
В шесть часов рассвело. Ветер засвежел до хорошего шторма. Уже свыше пяти часов Луи был за бортом. От места, где произошел несчастный случай, «Тиликум» снесло за это время по крайней мере миль на десять. В горле у меня стоял ком. Я достал из шкафчика канадский флаг, поднял его на мачте и приспустил до половины. Конечно, это был всего лишь пустой жест, но я не мог поступить иначе.
До чего же тяжело было у меня на душе! Я снова и снова возвращался в мыслях к событиям прошедшей ночи. Не в силах вынести этого, я поднялся и принялся искать запасной компас. Правда, у меня оставался всего лишь маленький карманный компас, но и такой все же лучше, чем ничего. Я вывернул наизнанку каюту, но компаса так и не нашел. Как выяснилось впоследствии, это горе луковое — Лакстон прихватил его с собой «на память». Итак, мне суждено было болтаться без компаса в Южных морях в 600 милях от Сувы и 1200 милях от Сиднея! Если учесть к тому же, что я забрался далеко в сторону от всех пароходных и парусных трасс, то ситуация получалась почти безнадежной.
И вот 30 октября меня, как сонную курицу, застал врасплох страшный шквал. «Тиликум» резко накренился. Я с размаху треснулся о пайол рубки и, оглушенный, никак не мог подняться на ноги. Фок-мачта треснула и повалилась за борт. Она тотчас же сработала, как плавучий якорь. Судно круто привелось к ветру и потеряло ход. Грот и бизань заполоскались. С трудом поднявшись на ноги, я спустил паруса. Потом забрался в каюту и стал размышлять о своей судьбе.
«Итак, капитан Восс, хотите капитулировать?» — без обиняков спросил я сам себя.
«Нет, сэр!» — не менее откровенно ответил я.
Я вышел на палубу, вытащил из воды фок-мачту вместе с парусом и залег спать. Десять часов подряд я проспал крепким, глубоким сном, после чего снова был в полной боевой готовности.
На следующее утро я привел в порядок фок-мачту и намертво прикрепил ее к обломку. К полудню я снова шел под всеми парусами на зюйд-вест.
К 14 ноября до Сиднея, по моим расчетам, оставалось всего 150 миль. В радужных мыслях я уже входил в гавань. Однако яхтсмену никогда не следует забывать святое правило: человек предполагает, а ветер и погода располагают. Часа через четыре мне снова пришлось отстаиваться на плавучем якоре, ожидая, когда промчится жесточайший вест.