Стол и подоконник постепенно заполняются индейскими украшениями, деревянными куклами, змеиными шкурами, пестрыми камешками.
— Вот все, — говорит Исидоро, выкладывая на стол ожерелье из ракушек. И вопросительно глядит на Ричарда.
Ричард равнодушно смотрит в окно, потом спрашивает, постукивая пальцами по столу:
— А где же языки пираруку?
— Нет языков, сеньор. Не смогли достать. В следующий раз принесем обязательно.
Ричард подымает брови, устало вздыхает, глядит на меня и разводит руками! «Вот, мол, полюбуйтесь. Ничего нельзя поручить». Старик понуро глядит в пол. Ричард двумя пальцами, словно опасаясь запачкаться, берет со стола змеиную шкурку, мнет ее, потряхивает, даже нюхает и брезгливо бросает:
— Несешь мне всякую дрянь.
— Но вы же, сеньор, сами просили принести такие шкурки, — говорит Исидоро.
— Ладно, — вздыхает Ричард. — Так и быть, за этот хлам я даю тебе двадцать крузейро. И помни мою доброту.
— Нет, извините, сеньор. Двадцать никак нельзя. Мы хотим тридцать пять. Нам ведь жить со старухой на что-то надо.
— Ну что, — терпеливо говорит Ричард, — снова тебе объяснять?
— Хорошо, сеньор, тридцать два.
— Ишь ты, добрый какой! Товар-то — дрянь и ничего больше.
Старик вздыхает виновато и молчит. Ричард тем временем наливает ему водки-кашасы, подвигает стакан и отворачивается к окну. Старик медленно пьет.
— Только это тебя и интересует, — ворчит, не оборачиваясь, Ричард. — А еще про старуху говоришь. Ведь все, что плачу тебе, пропиваешь. Чем меньше ты получишь, тем меньше пропьешь. И старухе твоей легче, и для здоровья лучше.
Он снова придвигает бутылку к старику, опять отворачивается к окну. Старик горестно молчит.
— А сколько вам лет? — спрашиваю я.
— Шестой десяток закрываем, — отвечает старик. Вопросительно глянув в спину торговца, Исидоро тянется к лежащей на столе пачке, осторожно вытаскивает сигаретку и закуривает. — Шестой десяток. Но отец, — он стучит в твердую грудь свою черным ногтем,— еще силен. Спросите у старухи.
Откашлявшись, Исидоро вслух вспоминает, каким сильным был в молодости, как умел когда-то брать ягуара один на один. Как дрался с полицией.
— Пришли они однажды втроем брать нас за контрабанду. А отец,— он снова постучал себя в грудь, — раскидал их в разные стороны. Как котят. И народ вокруг смеялся и в ладошки бил. Вот каким был Исидоро. А сейчас с этим проклятым мешком... — Он пнул пустую дерюгу.
— Ладно, дам тебе двадцать три, и катись отсюда,— перебивает его Ричард. — Но в следующий раз без языков пираруку даже не показывайся. И разговаривать не стану.
— Двадцать три? — рассеянно спрашивает старик, силясь вспомнить, о чем идет речь. — Двадцать три? Ну уж нет. Мы хотим тридцать. И ни одним сентаво меньше.
— Тогда можешь забирать это барахло и убираться прочь.
На лбу старика взбухает вена, он долго кашляет. Серые губы шевелятся, но, погасив ненависть во взгляде, он наклоняется над мешком и шепчет:
— А что? Почему же не убраться? Пойдем в «Уирапуру». Там, глядишь, наш товар оценят по справедливости. — Он снова взглядывает исподлобья на Ричарда и кладет в мешок глиняную куколку, потом еще что-то. — Там есть интерес к такому хламу. Там и тридцать пять можно запросить.
Ричард наливает полстаканчика кашасы, ставит на стол, вновь отворачивается к окну и говорит:
— Так как? Отдашь за двадцать четыре?
— Нет, двадцать четыре мы не хотим. Хотим тридцать.
— Ну, не хочешь, дело твое. Тащи свой хлам в «Уирапуру», там тебе за него и двадцати не дадут.
Ричард уходит за ширму и тут же появляется снова.
— Иди с богом. И больше ко мне не ходи. Но чтобы ты знал, как я к тебе хорошо относился, прими от меня подарок.
— Какой подарок? — вскидывается старик.
Ричард протягивает ему топорную деревянную игрушку: в маленькой круглой бочке сидит на корточках красноносый старичок.
— Это что же такое? — заинтересованно спрашивает Исидоро, осторожно беря игрушку.
— А ты потяни его за голову.
Старик двумя заскорузлыми негнущимися пальцами берется за голову куколки, тянет ее вверх. Раздается писк.
— Продайте мне его. Или давайте обменяемся. Я дам вам за него пять языков пираруку.