— Еще чего! Я продаю такие игрушки по семь пятьдесят, а языки у тебя покупаю за семьдесят сентаво. Выходит, ты опять хочешь меня, своего друга, надуть: взять игрушку фактически за три пятьдесят? Так дело не пойдет.
— Ну а что вы хотите, сеньор? Что вам дать за него?
— Я отдам ее тебе даром, подарю, если ты мне уступишь свой товар за двадцать три.
Старик, запустив пальцы в седые волосы, зажмурился.
— Двадцать три? Эх, мало! Ну хотя бы двадцать пять!
— Нет, двадцать три. И ни сентаво больше.
Старик опять тянет игрушку за голову. Ох, и обрадуется жена!
— Ладно, забирайте! Двадцать три так двадцать три!
Торопливо сует игрушку за пазуху, хватает мешок и выкидывает все, что уже уложил в него. Швыряет на стол индейские бусы, змеиные шкурки, крокодильи зубы и весело похохатывает:
— Ох, покажу старухе! Ох, смеяться она будет!
Ричард достает из шкафа толстую конторскую книгу, листает ее.
— Где у меня тут твоя страница? Бэ, сэ, дэ, вот и ты: «Исидоро».
Он раскрывает книгу, разглаживает страницу:
— Гляди: ты остался должен мне в последний раз сорок семь крузейро, правильно?
Старик шевелит губами, рубаха на спине у него промокла и прилипла к торчащим лопаткам.
— Итак, ты мне остаешься должен еще двадцать четыре крузейро. Записываем: «Исидоро, двадцать четыре»... и дата: «второе сентября».
Старик глядит по сторонам. Потом наклоняется, берет мешок, идет к двери, останавливается.
— Ну, что еще?
— Чуть не забыл...
Старик снова кладет мешок на пол и виновато смотрит на Ричарда:
— Чуть не позабыл... Сеньор не мог бы дать нам взаймы десятку?
— Опять?
Старик переступает с ноги на ногу.
— Ну так и быть: пиши расписку.
— Так ведь...
— Ах, писать мы не обучены! Мы только кашасу пить умеем. Ну ладно, я сам напишу.
Ричард садится к столу, берет чистый бланк бумаги с угловым штампом своей лавки и пишет бисерным четким почерком, бормоча себе под нос: «Я, Исидоро из Манауса, получил в кредит от сеньора Ричарда Пильняка 10 (прописью: десять) крузейро в счет будущих поставок».
— На, подпиши.
— Где?
— Здесь, внизу. — Аккуратно подстриженным ногтем Ричард показывает место.
Старик берет ручку, присаживается на край стула и, высунув кончик языка, приступает к самой, видать, сложной для него операции.
Сначала он чертит палочку сверху вниз. Ничего получилась палочка, жирная, хотя и слегка кривая.
Передохнув немного, принимается за другую: слева направо. Эта вышла неровная, дрожащая. Но в целом получилось что-то напоминающее крестик.
Старик разглядывает, наклонив голову, и вздыхает удовлетворенно: «подпись» ему явно понравилась. Он осторожно отодвинул расписку, встал, снова погладил спрятанную за пазухой игрушку. Надел фуражку, вопросительно глянул на Ричарда. Взял двумя пальцами смятую зеленую бумажку, сунул ее в карман брюк. Поднял пустой мешок. Потоптался. Шагнул к двери. Снял фуражку, поклонился и вышел, прикрыв за собой звякнувшую мелодичным переливом колокольчика дверь.
...Что было делать мне, когда на моих глазах обирали темного, наивного человека, а я никак не мог вмешаться? Ну, хорошо, предположим, я купил бы у него весь товар за нормальную цену. А дальше? Сеньор Ричард и другие торговцы никогда ничего у него потом не возьмут. В наказание...
Ричард отнес недопитую бутылку кашасы за ширму. Вернулся, задумчиво посмотрел на оставшийся на столе товар.
— Видите, в каких условиях приходится работать; таких, как этот, у меня десятка три поставщиков. Один другого бестолковее. Этот — еще ничего, из самых надежных. Был бы совсем неплохой старик, если бы не пил.
Он помолчал, вспоминая, видимо, тему нашей с ним беседы, и, вспомнив, спросил:
— Если гуарана вам и в самом деле понравилась, могу предложить. В любом количестве. Со скидкой.
Но мне расхотелось покупать гуарану— и все, что угодно,— у сеньора Ричарда Пильняка...
Манаус — Рио-де-Жанейро — Москва Игорь Фесуненко
Как я был турком
Л егко ли быть иностранным рабочим — особенно турком — в ФРГ? Задавшись целью лично убедиться, что в ФРГ растет враждебное отношение к иностранным рабочим, я решил сам стать турком. Перекрасил свои светлые усы, брови и волосы в черный цвет, облачился в белую рубашку с большим воротником, широкий пестрый галстук, синий пиджак и расклешенные брюки. Надел обширную кепку и надвинул ее на лоб.
И сразу стал турком. По крайней мере таким, как его представляют себе в Западной Германии.