— Дядя Георгий, а с партизанами вы не встречались тогда?
Мне показалось, ей очень хотелось, чтобы дядя Георгий ответил утвердительно.
— Нет,— сказал он.— Центр партизанского движения был не в Оряхове, а во Враце.
Рашков ушел, как мне показалось, недовольный собой, тем, что не все у него в разговоре получилось так, как этого хотелось Иорданке. А я, глядя ему вслед, вспомнил Ивана Тончева, нашу долгую беседу с ним и подумал: у него была другая плотность ощущений. Не оттого ли, что он жил иначе, прошел революционный университет своего отца, который уже в 1908 году стал социал-демократом, а в девятнадцатом основал в своем селе партийную организацию... И сын Иван многое перенял от отца: в 1930 году создал союз рабочей молодежи, стал его секретарем. И не только это... На долю Ивана Тончева, как он сам говорил, выпало много прекрасных встреч в том самом сорок четвертом. Где-то в середине октября маленькому селу Сараеву повезло: Красная Армия уважила их — это тоже слова Тончева,— подразделение из восьмидесяти офицеров и солдат прибыло к ним на отдых.
Но прежде сельчане установили на шоссе рядом с железнодорожной станцией большую арку, украсили ее цветами, гроздьями винограда, фруктами и овощами — всем, что могло радовать глаз. И над этим великолепием водрузили лозунг: «Добре дошли, братья-освободители!»
Год выдался тогда плодородным. В каждом доме в достатке было и овощей, и своего вина. Запаслись первосортной мукой — это он, Иван Тончев, постарался. В школе устроили столовую, и болгарские женщины начали готовить еду советским воинам. А на площади, перед единственным тогда в селе двухэтажным домом, подвесили на дерево кусок рельса, который заменил колокол. Три раза в день — утром, в обед и вечером — женщины били в «колокол», звали к столу. И каждый раз Федор — так по имени назвал Иван Тончев одного из советских солдат — в окружении мальчишек играл на трубе. Воины собирались на площади и оттуда уже строем через все село шли с песней: «Вставай, страна огромная...»
Так в течение полутора месяцев в селе жизнь била праздничным ключом. Люди громко говорили, громко смеялись, пели. Сосед соревновался с соседом в гостеприимстве, выставляя на стол самое лучшее. «Нескончаемые рассказы русских братушек,— говорил Тончев,— их воспоминания и пересказы собственных биографий — все это заменяло нам, сельчанам, десятки непрочитанных книг...»
В это светлое утро в придунайской деревне Лесковец под воздействием простодушных ответов Георгия Рашкова я заново переживал встречу с Тончевым, и в таких подробностях, как если бы сам был свидетелем событий сорокалетней давности.
Однажды ночью, накануне рождества, когда подразделение, гостившее в Сараеве, давно уже воевало где-то на Западе, Тончева разбудил стук в окно: «Иван, Раина, откройте,— услыхал хозяин,— это я — Александр». Ночным гостем оказался офицер, который осенью жил рядом, в доме соседа. Родом он был из Красноярска. Ходил в кубанке из черного каракуля и с красной верхушкой, пересеченной двумя белыми лентами крест-накрест. Темные галифе и постоянный полевой планшет, висящий на боку. Таким помнился Ивану Тончеву этот лейтенант. Он часто сидел на краешке скамейки перед домом, положив на колено планшет, и много писал...
На этот раз он появился после госпиталя. Прежде чем снова уйти на фронт, он проехал сотни километров — только для того, чтобы повидаться со своими болгарскими друзьями.
В ту темную ночь дом Тончева был полон людьми. Прощались на рассвете. Он ушел на пароходе в Видин, откуда ему предстояло добираться до своей части в Югославии. «Дай бог, чтобы он был жив»,— повторял Тончев не раз, вспоминая его.
Уже после войны Тончев увидел однажды фотографию Дмитрия Фурманова, решил было сначала, что это «их» офицер. Так он был похож на Александра, жившего в соседнем доме.
И еще, среди тех, кто гостил в селе Сараеве, был Гриша, любимец сына Ивана — Тончо. Тончо Тончев стал художником, живет и работает в Софии. Отец говорил, что сын до сих пор помнит адрес Гриши: «Кемеровская область, Кузодеевский район, село Кузодеево, колхоз «12 лет Октября», Михайлов Григорий Михайлович». Я записал его адрес на всякий случай: если Михайлов остался жив, вдруг вспомнит своего юного друга и отзовется...
Иван Тончев многих из того времени помнил только по имени: Виктор, Леня, два Геннадия и два Василия, Федор и совсем еще юноша — Потап, смешливый Петр и еще имена... И лица, прекрасные лица из той прекрасной поры...
После ухода Георгия Рашкова Кирилл, глядя на меня, что-то сказал Йорданке, Йорданка шепнула Генриетте, а Генриетта перевела мне: