...Настало время, и лама Тигр решил навсегда покинуть королевский дворец. Король Лев щедро вознаградил его, дав ламе сто лошадей, сто яков, тысячу овец, тысячу рупий, триста граммов золота, три тысячи мер зерна, нитку жемчуга, нитку кораллов, нитку бирюзы, двадцать пять копий, двадцать пять мечей, двадцать пять штук шелка и еще кое-какую мелочь. Больше великого ламу Тигра в Ладаке не видели, но память о нем продолжает жить.
Король Лев умер в 1620 году. Его потомки перессорились между собой, испортили отношения и с Кашмиром. Правители Кашмира зарились на Ладак. Они хотели иметь свою долю в караванной торговле и держать перекресток в своих руках. Не оставляла Ладак в покое и Лхаса. Монгольский полководец Гуши-хан, ставший правителем Тибета, ждал удобного случая для вторжения. И случай представился в середине XVII века: желтые шапки поссорились с красными. Гуши-хан выслал войска на помощь желтошапочникам, и монголы дошли до Басго. Часть Ладака отошла к Тибету. Шли годы. Один «Совершенный победитель» сменял на троне другого. Династия Намгиялов выдыхалась...
В 1834 году, в год лошади, на сторожевых башнях Ладака затрепетало тревожное пламя. Оно бежало светящейся цепочкой по хребтам и перевалам, извещая народ Ладака о великой опасности с запада. Воины ладакской армии были храбры и выносливы. Но положение дел в королевстве не могло не сказаться и на армии. Терпя поражение за поражением, ладакцы задерживали продвижение армии кашмирского военачальника Зоравара. Силы были неравны. И догры — властители Кашмира — стали правителями Ладака. В летнем королевском дворце в Стоке остался последний «Совершенный победитель» восьми лет от роду. Правящая династия Намгиялов кончилась, превратившись в вассала кашмирского раджи.
В 1947 году, когда Индия освободилась от англичан, Ладак стал округом штата Джамму и Кашмир.
Но Ладак остался Ладаком, столь же непохожим на соседний Кашмир, как и на другие районы Индии. Намгиялов по-прежнему называют королями, хотя в их распоряжении остался только разрушающийся дворец в Ле, королевский монастырь, да лишь временами обитаемый дворец в Стоке, где укрывался когда-то от бурь и невзгод восьмилетний продолжатель династии Намгиялов.
Намгиялы — это целый род, из которого выходили и министры, и военачальники, и знать, и богатые феодалы. Они продолжают жить в своих замках, принимают почет и уважение от простых ладакцев и занимаются тем же, что во времена, когда «Совершенные победители» еще правили Ладаком.
Конечно, время и обстоятельства внесли в эти занятия свои коррективы. И поэтому Колон Намгиял называется не премьер-министром, а «выдающейся персоной», так именуют его в последнем путеводителе по Ладаку.
К этому некогда могущественному феодалу Колону Намгиялу я и отправилась морозным ясным утром. Я встретила его неподалеку от деревни в сопровождении двух крестьян. У Колона было крупное породистое лицо с орлиным носом. Шелковый халат спускался до мягких, с загнутыми носами, сапог. Узнав, что я иду к нему договариваться о встрече, он заволновался, оставил своих спутников и повел меня к себе.
— Базар подождет,— объяснил он на ходу.— А гостя с дороги не возвращают. В Ладаке это не принято.
Мы прошли всю деревню. На окраине ее стоял дом Колонов. Даже не дом, а трехэтажный замок с башней наверху, окруженный высокой крепостной стеной, сложенной из необработанных крупных камней. Колон толкнул массивную дверь в стене и закричал с порога:
— Я гостя привел! Встречайте!
Появился сухощавый и горбоносый высокий юноша. За ним пришла миловидная женщина. Бирюза на ее пераке переливалась в лучах утреннего солнца и играла всеми оттенками синего и голубого. Несколько слуг вынырнули из глубины густого сада, окружавшего замок, и застыли в ожидании приказаний.
— Это,— сказал Колон,— мой сын Ванчок, а это моя невестка.
У Колона было три сына. Старший — офицер, средний занимался альпинизмом, участвовал в нескольких крупных гималайских восхождениях. Младший Ванчок учился в колледже.
Меня провели в сад, в глубине которого стоял изящный павильон, яркий и легкий, с изогнутой китайской крышей. В павильоне было тепло и солнечно. За его стеклянной стеной на фоне темно-синих хребтов горели всеми красками поздней осени еще не опавшие листья деревьев. Низкие расписные столики и шкафчики стояли на мягких коврах ладакской работы. Слуга принес серебряный чайник, на котором извивались сказочные драконы. Позванивали тонкие фарфоровые чашечки.
— Здесь когда-то были фрески,— сказала я.— И на них был изображен Гесер в красном кафтане и белом плаще.
Колон подозрительно уставился на меня.
— А вы откуда знаете? — удивленно спросил он.
Ванчок, наблюдая за отцом, рассмеялся:
— Об этом писал Франке еще в начале века.
— Гесер был великим героем и воином,— сказал Колон.— И в нашем роду, как и у королей, часть его крови. А фрески исчезли. Они пришли в негодность, и, когда ремонтировали павильон, их закрасили.
— Разве дело во фресках? — сказал Ванчок.— Главное — память народа. Она хранит Гесера до сих пор. Гесер был великим царем и посещал чудесную гору Лун-по, центр мироздания. У нас до сих пор есть праздник в честь Гесера. Тогда мы поем о нем песни, стреляем из лука. Если вы сможете остаться до весны, то все это увидите.
Я не могла остаться.
— Хотите,— неожиданно предложил Колон, подав вперед свое грузное тело,— я спою вам песню о Гесере?
И, не дожидаясь согласия, запел. Песня захватывала, уводила в неведомый мир, древний как земля, родившая эти звуки. Колон кончил петь, распрямился и победно, молодо глянул на меня. Но песня неведомым образом еще звучала — теперь уже во мне самой.
— Что это? — спросила я.
— Прощание Бругумы с Гесером,— ответил Ванчок.— Перевести? Отец спел ее на ладакском языке:
О, мой умный царь!
Когда ты уходишь в верхнюю страну богов
И видишь всех фей небес,
Тогда не забывай свою жену из земли людей!..
— Хотите послушать мелодию, что звучит во время стрельбы из луков?
Теперь запел Ванчок. Мелодия дрожала, как натянутая до отказа тетива, затем начинала гудеть, как выпущенная из лука стрела, преодолевающая сопротивление воздуха. Этот неровный ритм нес в себе удивительное очарование. Казалось, из самой музыки рождался образ лучника, пускающего в цель стрелу. Над лучником трепетало пламенеющее рассветное небо. Мелодия вызвала у меня в памяти картину Рериха «Гесер-хан». Она точно легла на мелодию, слилась с ней в единое целое. Мне всегда казалось, что в картинах Рериха есть своя музыка, но я не предполагала, что великий художник сумел перенести на полотно конкретную мелодию, выразив ее цветом и линией. Это потрясло меня. Теперь я почти не слышала веселую, победную мелодию, отмечавшую доблесть меткого стрелка.
Потом я бывала у Колонов не раз. Приходил Ванчок, и мы отправлялись в старинный замок на окраине деревни Ченспа. Замок был густо населен чадами и домочадцами, и его просторные помещения с трудом вмещали их. Семья разрасталась, и всех надо было кормить и учить. Феодал Колон, владелец двадцати пяти акров земли, вынужден был искать дополнительный доход. Он занялся обслуживанием туристов. Недалеко от замка он построил двухэтажный отель и постепенно из феодала стал превращаться в бизнесмена. В того особого ладакского бизнесмена, у которого был и родовой замок, коллекция оружия, которым его предки защищали Ладак, сундуки со старинной одеждой, открывавшиеся по праздникам, и, наконец, собственный храм в замковой башне.
В храме на полке застекленного шкафа лежала завернутая в красный шелк рукопись ладакской версии о Гесере и стояла скульптурка бога войны с цветными флагами на круглой шапке, похожей на тюрбан.