— И пожаром вспыхнул сухой лес, стоящий рядом, — договорил за меня брахман.
— Вы видели то же самое? — спросил я с удивлением.
— Нет. Это все уже описано в Махабхарате тысячи лет назад.
— Но мне казалось, что все это происходило наяву.
— Конечно. Что, как не реальные события могли описать люди в своих легендах. Разве человеческий разум в силах придумать такое!
— Но огненная сила, сжигающая лес... Я же чувствовал запах горящих деревьев.
— Да, были знания и умения, недоступные нам. В Махабхарате вновь и вновь описывается сила брахмы, способная усмирять диких зверей, оживлять мертвых и повергать врагов. Для тех, кто писал Махабхарату, эта сила была такой же реальностью, как наша способность мыслить.
— Вы думаете, что создатели древнего эпоса обладали неизвестной нам энергией? — спросил я.
Брахман пожал плечами:
— Или слышали предания о ней, как и о тех событиях, которые вы видели. Никто не знает, когда это было, какой народ слагал первые легенды, перешедшие к потомкам уже в виде священной книги. Многое изменено в ней, но сохранился, дошел до нас сквозь тысячелетия отзвук реальных событий. Ваши видения — еще одно подтверждение того, что Махабхарата — не вымысел.
Я был настолько потрясен пережитым, что из всех объяснений брахмана в моей памяти осталась лишь малая толика услышанного.
— ... Прошлое не уходит, оно пребывает с человеком в чакре Чаши. То, что увидели вы, — капли памяти, выплеснувшиеся из нее.
Окончательно теряя ощущение реальности происходящего, я все-таки пытался возражать:
— Но ведь я не индус! Я русский всем своим восприятием жизни, всей духовной памятью, унаследованной от предков. Между мной и этой землей нет ничего общего.
Брахман улыбнулся со снисходительностью терпеливого учителя:
— Для великого колеса перевоплощений не существует границ. Солнце освещает каждый клочок земли, время течет сквозь стены дворцов и недра пещер. Непрерывный поток перерождений пронизывает всю землю. Мы все — одно целое. Но люди из-за ограниченности своих духовных способностей пока не в состоянии понять этого. Не отрекайтесь от своей памяти, загляните в просвет меж тучами забвения.
Кто бы на моем месте отказался?
С тех пор прошло более десяти лет. Но лишь теперь я решился записать все, увиденное в тех дивных снах наяву. Чувствую, что пришло время, когда меня могут и услышать, и понять.
Земля
Под пристальным взглядом спокойных черных глаз брахмана налились тяжестью и сами собою опустились мои веки. И снова мрак и заунывные звуки флейты окутали меня благодатным дурманом, и запах сандаловых благовоний, словно давно забытая мелодия, повел мое сознание за собой в какие-то детские дебри страхов и надежд, туда — за границу сознания, где, как черный первозданный океан, клубились чувства, не имеющие названий на наших земных языках.
Когда я снова обрел способность видеть, то обнаружил, что смотрю на воду неширокой реки. Ломкие листья пальм чернели надо мной растопыренными пятернями, словно воздавали последние почести заходящему солнцу. А я сидел на песчаном берегу, скрестив ноги, и следил за медленным плавным течением воды. Вдалеке чей-то голос кричал: «Муни!» Это звали меня, но я не успел еще додумать о своей непутевой жизни, окунуть взгляд в пламя закатного солнца. Однако ветер, приходящий под вечер с далекого океана, уже нес равнинам свежую прохладу. Мой мир — лишь поле с зеленой нежной бахромой риса, да стена сахарного тростника, который мы, купаясь в собственном соленом поту, рубим длинными острыми ножами; да еще деревня, разбросавшая пригоршню хижин среди рисовых полей с ровной утоптанной площадью посередине, на которой стоял невысокий каменный храм с раскрашенными глиняными фигурами божеств — охранителей деревни; а еще есть река — мутная от глины и ила, выходящая из берегов каждый дождливый сезон, но кроткая и мелкая в пору летней жары.
Что мешает мне переплыть реку и пойти на запад, где вдали синеют остроконечные горные пики, или на юг, где, говорят, в нескольких днях пути бьется о прибрежные скалы великий океан, из которого извлекают кораллы и бесценный жемчуг. Иногда мне казалось, что я мог уйти туда, если бы нашел в себе силы вырваться из круга собственной жизни. Но вместо этого я каждое утро, лишь только погасали звезды, вместе с другими парнями и мужчинами деревни шел на поле, закутавшись от холода в одеяло, пахнувшее козой, навозом и молоком. Часа через два я сбрасывал его на землю, потому что становилось жарко от тяжелой работы, от поднявшегося на небо горячего дневного солнца. Еще через несколько часов жгучий, как чесночный сок, пот заливал глаза, и в голове мутилось от усталости и жары. В это время уже вообще не оставалось никаких мыслей ни о ближних, ни о дальних границах нашего мира, а было только желание, чтобы солнце зашло и сумерки прекратили этот нескончаемый рабочий день.