Выбрать главу

— В Ленинграде. Могу ли быть чем-нибудь полезной вам?

— Можете! — с готовностью отозвался я.

Дело в том, что, когда я собирался в Америку, у нас в редакции готовился к печати материал о дворянском роде Рыковых, братьях — моряках Российского флота — Василии, Николае, Павле и Сергее (См.№11/91). Отпрыски Николая Рыкова жили в Калифорнии, и у меня с собой был номер телефона правнучки его Татьяны, живущей в Сан-Франциско. К тому времени, когда мы встретились с Изольдой, я уже потерял всякую надежду связаться с ней: истратил все двадцатипятицентовые монеты, но так и не дозвонился.

— Помогите мне позвонить, — сказал я и показал номер телефона.

— Наверняка это пригород, — заметила она.

Изольда пригласила нас подняться с ней в «Бьюти салон». Здесь в стерильной обстановке трудились мастера. Она познакомила нас с хозяином салона, англичанином, с двумя другими мастерами, а потом быстро связала меня с моим номером. С Татьяной Рыковой я договорился о встрече на удивление легко. И только было мы собрались покинуть салон, как англичанин велел подать кофе. Заговорили и мастера, и их клиенты — все перемешалось... А когда мы наконец вышли, возбужденные, на улицу, чтобы продолжить путь, Изольда представила нас мужу, Леониду. Он ждал ее у машины.

Добрались мы к себе только к ночи. Зато утром каждый из нас мог сказать: Сан-Франциско вмещает в себя почти весь мир. В китайских кварталах — ты в Китае, в филиппинском ресторане — на Филиппинах, в русском — у себя дома. И тем не менее везде ты в Америке.

Клуб знакомых лиц

Пожалуй, нигде мы не чувствовали так близко присутствие русской эмиграции, как в Сан-Франциско. Той самой эмиграции, которая оставалась для нас в длительной неизвестности, и той самой, которая в нашем затаенном представлении долгие годы была образом нашего прошлого... С этими чувствами — думаю, не ошибаюсь — все мы знакомились с русскими людьми, в большинстве своем прошедшими через Харбин, Шанхай и после долгих скитаний по свету осевшими в Сан-Франциско.

Этой приятной близости в немалой степени мы были обязаны артистам Рок-оперы. Пока «Академик Ширшов» стоял у Бэй-Бридж, русская эмиграция опекала ленинградцев так, как во все времена на Руси умели опекать заезжих артистов. А поскольку некоторые из нас дружили с Рок-оперой, то и расположение, выпавшее на долю артистов, распространялось и на нас.

Еще в Сиэтле кому-то взбрело в голову по приходе в Сан-Франциско показать историю любви Резанова и Кончиты в приюте Долорес — здесь донья Консепсьон, Кончита, узнав о смерти Резанова, провела в молитвах последние годы жизни. Взбрело-то хорошо, и это подхватили артисты с величайшим интересом, однако этой идее не суждено было осуществиться, как и многим идеям экспедиции. По причине все тех же организационных неурядиц. И единственно, в чем повезло нашим артистам, так это в том, что их повезли в деревянную обитель русских колонистов, в Форт-Росс, где они под открытым небом, на крутом берегу океана, в первозданной обстановке спели и показали спектакль о юной испанке и русском дипломате. И это благодаря историку Алексееву и его американскому другу Ракитянскому, директору Форт-Росса...

Никто из нас не подозревал, что в это же самое время русская эмиграция готовила для Рок-оперы свою сцену.

И вот надо было попасть наконец в Русский центр, чтобы оказаться в среде близкой и понятной. Клуб выглядел запущенным, освещение скудное, столы, стулья обшарпаны, буфет обустроен на скорую руку, и буфетчик, свой ворчун, и хозяева клуба выглядели здесь редкими гостями.

Проведя вечер в клубе, я уже мог сказать себе, что кажущуюся общность русских эмигрантов можно принять и за кажущуюся разобщенность. Например, глядя, как они съезжались к спектаклю, можно было подумать, что многие из них до сих пор помнят: чей-то предок сразу принял красных, чей-то признал позже, а чей-то и вовсе не принял и оттого держит спину сухо и ровно...

Но вот на сцену поднялась женщина с повадками активистки, чтобы представить залу гостей, то есть ленинградский театр, и тотчас в перешептывании зала послышались снисхождение и неодобрение. Сработал, видимо, некоторый консерватизм вкусов и потом: когда по ходу спектакля Резанов, говоря языком театра, условно раздевал Кончиту перед микрофоном, кое-кто не выдержал этого театрального намека и демонстративно покинул зал...

Странный осадок от посещения русского клуба рассеялся позже, когда я наконец познакомился с Татьяной Рыковой и ее мужем Никитой Афанасьевым, побывал в их уютном домике на окраине Сан-Франциско. Ну а когда хозяева пригласили меня за прекрасно сервированный стол, вспомнил я и всю свою нелюбовь ко всякого рода клубам. И пришел к неожиданному выводу: понятие «клуб» — не русское понятие. И сам клуб — изобретение не русское. У россиян, где бы они ни жили, клуб в том английском смысле не прижился. А для нас он стал Дворцом культуры коллективного воспитания и связан со словом — «массовка»... Клуб обезличивает человека. И то, что я видел в русском клубе, возможно, было не что иное, как сопротивление этому обезличиванию.