Дорога в Сакраменто оказалась незабываемой. Сначала ехали вдоль залива Сан-Франциско на северо-восток... Еле уловимые запахи прибрежных скал, водорослей; залив совсем недалеко — и прохлада аляскинского течения достигала берегов Сан-Франциско; но где-то рядом — я это буквально осязал — сворачивала и уходила в океан. Потом постепенно мы двигались в глубь материка, и в лицо ударял жаркий воздух, лишенный какой бы го ни было влаги. Мы уже вышли в долину Сакраменто, прямую, ровную, как стол,— бесконечную, равнинную Калифорнию, которую в этот день казнило солнце. И оттого она будто бы притаилась и ждет. Но это были плодороднейшие земли, дающие все — от кукурузы и картофеля до фруктов, овощей, орехов... Стоит дом, а вокруг ухоженной земли столько, сколько может охватить глаз. Странно, работающих на полях не видно, а лавки ломятся от еды. Мы едем, едем, а оказывается, все еще едем вдоль земли, принадлежащей человеку, дом которого мы оставили далеко позади. Вот он, наконец, следующий дом. И снова впереди целое пространство, радующее глаз... И так до самого Сакраменто.
Сакраменто оказался очень зеленым и тихим, с признаками провинциального городка. И ничего столичного. Известно, что в Америке столицами штатов, за малым исключением, являются небольшие, незначительные города, но чтобы столица штата Калифорния была такой уютной и сонной, я не мог представить. Белый дом губернатора и вокруг — опустевшие безлюдные улицы; лето, проникающее во все щели; сразу за рекой Сакраменто старая площадь со старыми строениями (самое видное из них — питейное заведение), похожими на декорации вестернов... Все это и несколько современных башен, отсвечивающих синевой, и многое другое, невидимое случайному путнику, несущемуся на быстром автомобиле,— все это, казалось, должно было ожить только после захода солнца. А пока мы были единственными, чье появление потревожило улицы затаившегося города.
Сначала мы заехали за тетей Татьяны, Валентиной Николаевной. Жила она в изящно убранном доме, в окружении кипарисов и пальм. О ней я знал из китайской эпопеи семьи Рыковых. Затем заехали и забрали из такого же аккуратненького домика и маму Татьяны, Антонину Николаевну. И мать, и тетя были на одно лицо и в том возрасте, когда уже не возникает вопроса, которая из сестер старше. В то же время у меня не повернулся бы язык назвать их старушками. Сухие, стройные, на каблучках, при ухоженных прическах. Пока я пыжился, думал, как бы попочтительней вести себя в их присутствии, тетя Валя просто и неожиданно сняла мою неловкость:
— Мы, Меньшиковы, из Ярославской губернии, — звонко объявила она, и ее дружеское расположение распространилось на всех сидящих в машине. Завязался общий разговор. И вдруг по какой-то немыслимой ассоциации у тети возник вопрос о происхождении невестки. Так, выясняя, шведка она или швейцарка, мы доехали до дома брата Татьяны. Точнее, до кафе, если не ошибаюсь, купленного Львом Рыковым для сына.
Никита предупреждал меня, что у Левы собираются одни женщины, мы же с ним отправимся пообедать куда-нибудь в бистро. Но пока мы выгружали коробки с подарками для будущего Рыкова, родичи, узнав обо мне, решили пригласить и мужчин.
Родственников собралось много. Несколько минут знакомства — и я уже, запутавшись, не мог сказать, кто есть кто. Со стороны было такое впечатление, будто родичи давно не виделись. Они очень быстро, забыв невестку, виновницу торжества, крупную швейцарку, увлекали друг друга расспросами. Моим собеседником оказался сам хозяин, то есть брат Татьяны. Молодой Рыков почему-то отсутствовал, и место его занимал отец. О нем я знал самую малость: покупал дома, ремонтировал и пускал в какое-то дело. Правда, тут я мог и напутать. Но что бы там ни было, он стоял за стойкой бара, а я занимал место посетителя напротив. Не сразу я заметил агрессивность своего собеседника. Но, заметив, подумал: ему хочется, чтобы я говорил о нашей жизни, о своих претензиях к ней.
Что мог сказать преуспевающему бизнесмену человек, которого всю жизнь пугало обладание собственностью? Жил легко и безбытно. Захотел — поехал в Эстонию, поступил в мореходку. Захотел, сорвался, поехал в Москву и, не имея в многомиллионном городе знакомых, поступил в институт, в тот, в который хотел поступить. Снимал угол у старушки и был счастлив. Легко сочетал учебу с делом, дающим заработок на жизнь. Занимался театром, музыкой, много путешествовал. Работал в журнале, в котором хотел работать. А трудности делали жизнь только привлекательной, и если не достиг того, чего хотел, то надо искать причину в самом себе.