Хотя мы его и отговаривали, он упорно готовился в дальний путь именно в Рождество; и когда река встала, события закружились вихрем. Увязав сани и пристегнув собак, он уже был готов к отправке, когда с берега подкатила целая вереница свежих собачьих упряжек. Лидер прибывших был до удивления похож на Человека с Востока. Вместо обмена приветствиями между ними внезапно произошла короткая стычка. Изумившись встрече, вновь прибывший наставил на нашего гостя винтовку. Последний хладнокровно улыбнулся, своеобразно искривив рот, и промолвил: «А, дорогой братец!» И больше не было сказано ни слова, их полное взаимопонимание совершенно этого не требовало.
Последовавшая затем сцена у обыкновенных людей была бы в высшей степени невероятна, но у мужчин, встречающих опасность в унылых северных краях лицом к лицу, все возможно. Все происходило так, будто давно заранее было назначено ими это время и место. С винтовкой в руке, став спиною к спине, каждый отмерил шагами пятьдесят ярдов и повернулся лицом к противнику, а мы убрались с линии огня.
Думаю, никогда рождественские дни не видели таких событий. Стоял полдень, верхний край солнца едва высовывался над южной стороной горизонта, косо бросая в небеса зловещий кроваво-красный луч. По другую сторону светилось ложное солнце, а воздух был полон мерцающих частичек инея. Царило глубокое безмолвие. Безбрежные снежные просторы походили на монотонную белую пустыню, которую перечеркивали лишь черные фигуры братьев. Всего мгновение смотрели они друг на друга, а потом вновь прибывший сосчитал до трех, винтовки взлетели к плечу и заговорили. Скорость выстрелов нашего гостя была такова, что одна из шести выпущенных пуль находилась в полете в момент следующего, а потом он рухнул от пули, пробившей легкие. Более осмотрительный противник выстрелил всего три раза, но и он не остался невредим: одна пуля перебила ремешок его рукавицы, вторая зацепила два ребра, а его правая рука повисла без движения — действие третьей пули.
Он бросился по снегу к брату, и, по мере того, как он убеждался, что тот кончается, чувство удовлетворения и облегчения проступало на его лице. Мы приподняли и усадили раненого, и, поскольку он выказал желание говорить, брат наклонился над ним. Что он прошептал, мы никогда не узнаем, но его торжествующая усмешка в миг, когда отлетела душа, была ответом на взрыв гнева чужеземца. Он даже обнажил охотничий нож и наверняка ударил бы умирающего, насмеявшегося над ним, если бы Мельмут Кид не отбросил его в сторону, в снег, ударом кулака в лицо. Прибывшие сбросили рукавицы, защелкали затворами, и схватка могла стать общей, если бы поднявшийся на ноги иноземец не встал между нами. Он отдал распоряжение развязать сани, поменять груз, перевязать раны. Самого лидера, завернув в одеяло, уложили в сани, и под щелканье кнутов и завывания волкодавов компания выкатилась на лед и понеслась вверх по реке тем же путем, которым прибыла. Все произошло буквально в пять минут: прибыл чужестранец, прогремела дуэль, и тут же последовал отъезд, ибо люди на севере принимают решения и действуют быстро. Положив тело на крышу хижины, чтобы собаки не смогли до него добраться, мы вошли в дом держать военный совет. Моряки высыпали на стол две пятидесятифунтовые сумки самородков, и с этого момента началось помешательство. Даже Люси с ее невозмутимой индейской натурой так загорелась при виде этой груды, что отложила приготовление обеда. После короткого обмена мнениями Мельмут Кид вышел за дверь и возвратился с известием, что чужеземцы повернули к реке Стюарт. Все смутились. Даже женщине была ясна важность этого факта. Мы торжествовали, я, признаюсь, тоже ощутил прилив энергии. Чарли клялся всеми богами Олимпа, что человек в Арктике не в состоянии скрыть свои следы, а Мельмут Кид, опустив кулак на стол, просевший от сокровищ, произнес великую клятву быть у добычи первым.
Немедленно приступили к обсуждению плана, и в самый разгар его встал вопрос, кого оставлять. Вот тут-то и сказалось всеобщее умопомрачение. Каждый уверял, что его не следует оставлять, а нервные сморкания Люси и довод, что она всегда следует за своим господином и хозяином, определили и ее участь. Наши сердца с такой решимостью настроились на погоню, что мы никак не могли преодолеть некоторое отупение и сидели, устремив взгляды на эту груду, размышляя о превратностях судьбы и лелея великую надежду, что свойственно мужчинам, когда ими овладевает непреодолимое, безумное желание.