С Виктором жила, готовясь к охотничьему сезону, его мать, семидесятилетняя Екатерина Гандеевна, и дальний родственник Юра, паренек лет шестнадцати, взятый, как я понял, для прохождения практики.
Нас сразу же пригласили в дом, угостили запеченным хариусом, крепким чаем, и до поздней ночи при свете керосиновой лампы не утихал разговор о проблемах сегодняшней жизни, будущем страны и положении страдальца-охотника, который добывает в тайге пушнину, порой в невероятно трудных условиях, рискуя жизнью, а цену за его добычу устанавливает не он, а «родной» госпромхоз, и всегда многократно заниженную. Выхода из ситуации охотники пока не видели, но еще более взволновались, когда зашел разговор о южнокорейской корпорации «Хэнде», Рубившей в то время лес на склонах Сихотэ -Алиня в районе реки Светлой.
Это совместное предприятие, с размахом взявшись за дело, нацелилось на елово-пихтовый лес, росший по другую сторону хребта, где брала начало река Зева, основной приток Бикина. Этот кусок тайги принадлежал госпромхозу «Пожарский», и предприимчивые люди из «Хэнде» уже искали ходы, как взять запрещенный к рубке лес. Ученых подсылали, хозяйственников, которые выгоду якобы для страны нашей доказывали, но удэгейцы всем сходом решили ни за какие посулы лес рубить не позволять.
— Рубка леса на склонах Сихотэ-Алиня страшна тем, — объяснял мне еще в поселке Красный Яр Николай Васильевич Дункай, немало за свою долгую жизнь поохотившийся, поживший в тайге,— что подо мхом, на склонах, откуда реки берут начало, скрыт ископаемый лед, мерзлота. Как только леса не станет, лед начнет таять. Зева враз обмелеет, а за нею погибнет и Бикин.
Об этом же говорили и охотники, собравшиеся под крышей зимовья.
— Нельзя тайгу рубить, — покачала головой Екатерина Гандеевна. — Не могу жить без леса, без реки. В лесу я своих годков не чувствую. Вот охота начнется, возьму ружьецо и тоже пойду капканы на тропе ставить. Если не соболя, хоть норку принесу. Как удэгейцу жить без тайги? Ведь мы как белка, как изюбр — не станет леса, и нам пропадать...
Спали все рядком на полу. Я — у теплой печки. Проснулся рано, вышел из избы. Морозно. На ясном небе светит месяц, а на берегу под стволом старого ильма уже Екатерина Гандеевна суетится. Костер развела, картошку чистит, собирается жареным хариусом угостить. И опять за свое: «Беспокойно мне, не отдадут, как думаешь, этой «Хэнде» нашего леса?..»
— Лес же ваш,— попытался я успокоить ее,— кто позволит его взять!
Удэгейцы, как пишет Арсеньев, ссылаясь на исследования М.Венюкова, путешествовавшего по Уссурийскому краю в 1857 году, были тогда полновластными хозяевами на берегах Бикина. Значительно позже появились здесь китайцы, которые занесли оспу, выкосившую многие стойбища удэгейцев. Да и годы советской власти, прямо скажем, не осчастливили удэгейцев, как, впрочем, и многие другие малочисленные народы... Так что же? Отдать лес — и погубить окончательно и так уже находящийся на грани исчезновения народ? Разве не удэгейцы должны быть хозяевами своей земли? Эти мысли не давали мне покоя, потому что, честно говоря, нынешние нововведения заронили в душу сомнения, удастся ли отстоять этому народу свои леса...
Почти полдня, рискуя застрять в заторе либо быть перевернутыми на перекате, добирались мы до барака Клима. Выгрузив сани, лыжи и все необходимое для зимней охоты, под проливным дождем отправились в обратный путь. И чуть не подрассчитали: раза два останавливались собирать
красные ягоды лимонника, в обилии росшего по берегам. И когда миновали последний опасный завал, стало ясно, что до ночи в поселок не поспеем. Тут-то я и заметил, что егерь чуть изменил прежний маршрут и прижимается к белому срезу обрыва, густо поросшего пихтой. Лодка замедлила ход, и тут я разглядел на скале, в нише, будто бы домик. Красный, как детская игрушка, небольшой.
— Что это? — спросил я Клима.
— Кумирня,— прокричал он, приглушив рев мотора.
«Так вот она какая!» — хотелось воскликнуть в удивлении. Крошечный домик, в который стреляли пьяные балбесы, пытавшиеся его разнести, но вместо этого потерявшие каждый по сыну, утонувших в реке. Привыкший видеть храмы, костелы, мечети, тянущиеся к небу, я и тут ожидал увидеть если не храм, то хотя бы небольшую беседку на склоне горы. А оказалось... Не подведи Клим лодку к обрыву, никогда издали не разглядел бы кумирню.
Плывя дальше, я какое-то время размышлял над тем, может ли ущемлять силы небесные столь разное к ним отношение, но потом решил, что Богу, пожалуй, важно не богатство храма, а почитание и уважение душевное... Не сразу я понял, пока не наступила ночь, и то — зачем Клим стоял у кумирни. Мы мчались по реке в кромешной тьме. Ни огонька, ни какого-нибудь хоть мало-мальски заметного ориентира вокруг.