Всякий раз, вернувшись после ловли, Лали отдавала мне свою долю. Я складывал жемчужины в деревянную миску, не сортируя, все вместе: большие, средние и маленькие. А в пустой спичечный коробок я отложил только пару розовых красавиц, три черных и одну совершенно изумительного металлически-серого оттенка. Отложил я также и очень крупную, неровную, в форме боба жемчужину, размером с красную фасолину, какие растут у нас дома. Благодаря жемчугу и черепахам племя ни в чем не нуждалось. Правда, иногда им недоставало самых простых вещей. Так, например, я ни у одного индейца не видел зеркала. Я отыскал пластину какого-то светлого никелированного металла, видимо, выброшенную на берег после кораблекрушения, и пользовался ею вместо зеркала для бритья.
Отношения с моими новыми друзьями строились довольно просто: я не делал ничего такого, что могло бы поставить под сомнение мудрость или власть вождя и еще одного очень старого индейца, жившего отдельно от остальных в четырех километрах от деревни в окружении змей, двух ослов и дюжины овец. Он считался здесь колдуном. Еще он занимался разведением кур. Заметив, что в двух поселениях ни у кого не было ни кур, ни коз, ни овец, я понял, что разведение домашних животных — привилегия колдуна. Каждое утро одна из женщин по очереди отправлялась к нему с плетеной корзиной на голове, наполненной рыбой и другими дарами моря. Носили ему также и маисовые лепешки, испеченные на камнях. Иногда, но далеко не всегда, женщины возвращались с яйцами или кислым молоком. Как-то раз колдун решил пригласить меня к себе и в знак этого прислал мне три яйца и хорошо отполированный деревянный нож. Лали прошла со мной часть пути, а потом укрылась в тени огромного кактуса. Протянула мне нож и жестом показала дорогу.
Старый индеец жил в палатке из коровьих шкур волосяной стороной внутрь, в ужасной грязи. Спал он не в гамаке, а на некоем подобии постели, сложенной из ветвей и возвышавшейся над землей примерно на метр. Войдя, я сразу увидел двух змей: одну метра три длиной и толщиной с руку, другую около метра, с желтой буквой V на голове, и подумал про себя: «Сколько, должно быть, кур и яиц слопали эти твари!» Я никак не мог понять, как козы, куры, овцы и даже осел могут уживаться с ними вместе под одной крышей. Старый индеец оглядел меня со всех сторон. Он даже заставил меня снять штаны, которые Лали превратила в шорты, и когда я остался в чем мать родила, усадил меня на камень у огня. В огонь он кинул несколько зеленых листьев, тут же начавших страшно дымить, и в воздухе запахло мятой. Дым совершенно задушил меня, но я старался не кашлять и просидел так минут десять, пока листья не сгорели. После этого старик сжег мои шорты и дал мне вместо них две индейские набедренные повязки, одну из овечьей шкуры, другую из змеиной кожи, мягкую как перчатка. А на руку надел браслет, сплетенный из полосок козьей, овечьей и змеиной кожи. Он был сантиметров десять шириной и застегивался с помощью змеиного зуба.
На левой лодыжке у колдуна была язва размером с двухфранковую монету, сплошь покрытая мухами. Время от времени он сдувал их, а когда они уж слишком донимали, присыпал язву пеплом. На прощанье он подарил мне маленький деревянный нож; чуть позже Лали объяснила значение этого подарка. Когда я захочу увидеть его, надо послать ему этот нож, и если он согласен на встречу, то пошлет в ответ нож более длинный.
Итак, я покинул его, чувствуя себя весьма неловко с голой задницей. Но чего не сделаешь ради свободы! Лали увидела мою набедренную повязку и расхохоталась, показывая зубы, прекрасные, словно жемчужины, что она поднимала со дна моря. Потом оглядела браслет и вторую набедренную повязку — змеиную, а чтобы убедиться, что я прошел через испытание дымом, даже обнюхала меня. У индейцев вообще очень сильно развито чувство обоняния.
Постепенно я привыкал к этому образу жизни, одновременно понимая, как важно вовремя остановиться, иначе вообще расхочется бежать. Лали следила за мной денно и нощно. Ей хотелось как можно теснее связать меня с жизнью своего племени. Так, однажды она заметила, как я вышел на рыбалку, и поняла, что я прекрасно умею грести и управлять лодкой. Она тут же решила сделать меня своим напарником в добыче жемчуга. Однако эта идея ничуть меня не вдохновляла. Лали слыла лучшей ныряльщицей в деревне. Именно ее лодка всегда возвращалась нагруженной самыми крупными раковинами, что водятся на большой глубине. Я также знал, что ее помощник-гребец — брат вождя. И понимал: что если я выйду с Лали в море, его интересы будут ущемлены, а делать этого ни в коем случае не следует. Когда же я впадал в задумчивость, она кидалась на поиски сестры; та прибегала, веселая, жизнерадостная, и, входя в хижину, пользовалась моей дверью. Должно быть, это имело какое-то особое значение. Они подходили к главной двери, а затем разделялись — Лали входила через свою, а Зарема, младшая, — через мою. Грудки у Заремы были величиной с два небольших мандарина, а волосы совсем коротенькие. На уровне подбородка они были обрезаны под прямым углом, а челка доходила до самых глаз. Всякий раз, когда Лали приводила ее таким образом, они сперва купались, потом входили в хижину и развешивали свои набедренные повязки на гамаке. Младшая всегда покидала хижину в грустном настроении, поскольку я не предпринимал никаких попыток овладеть ею. Однажды мы все трое лежали в гамаке, Лали посередине. Вдруг она встала и уступила сестре свое место, заставив меня плотно прижаться к маленькому обнаженному телу Заремы.