Десять лет назад казалось, что фестиваль резко и вмиг изменится. В 2001м он переехал из сердца Западного Берлина, района Цоо, от полуразрушенной вой ной знаменитой кирхи (рядом располагался прежний главный кинотеатр фестиваля Zoo Palast) в новый ультрасовременный центр объединенного Берлина на Потсдамер-плац (Потсдамская площадь). Случай с Потсдамер лишний раз подтвердил пословицу, что никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Разделявшая город стена считалась символом тоталитарного кошмара и холодной войны. Но после ее сноса Берлин оказался единственной столицей Европы, где в самом центре, на самой дорогой земле, не разрушая ничего исторического, можно было отстроить Сити: систему офисных, банковских, развлекательных, музейных, торговых, гостиничных комплексов.
На Потсдамской площади архитекторы могли себе позволить не возводить типичные для остального мира зеркальные небоскребы высотой в 200–300 метров, а создать законченный уникальный ансамбль, неповторимый даже по окраске зданий (некоторые его здания выглядят так, словно они слегка разрушены после бомбардировок Второй мировой). На Потсдамер и находится новый главный зал Berlinale Palast — воздушный замок с гигантским стеклянным фасадом. Завсегдатаи фестиваля приняли его не сразу. Их раздражало, что необходимо ходить по длинным лестницам большого театрально-концертного комплекса, что не все места удобны — иногда часть экрана закрывают головы сидящих впереди. Каннский зал «Люмьер», конечно, комфортнее. Впрочем, понятно, почему: он чисто киношный. А Berlinale Palast — зал еще и театральный. Известный итальянский архитектор Ренцо Пьяно проектировал его чуть по иным законам. Многих поначалу бесило и то, что перед залом не выстроили красную лестницу, подобную каннской. Но на Потсдамерплац все архитектурно причудливо — и тут тоже своя хитрость. Перед входом в Berlinale Palast не подъем, а легкий спуск. Толпы поклонников, собирающихся вечерами у фестивального дворца, оказываются на возвышении. Это позволяет им разглядеть звезд не хуже, чем если бы те поднимались по ступенькам.
Перебравшись на Потсдамер, Берлинале стал активно завоевывать бывший Восточный Берлин, где оккупировал новейшие мультиплексы. Некоторые из них расположены не близко — на Александерплац за телевышкой и еще дальше. Одной из фирменных площадок Берлинале стал театр-варьете «Фридрихштадтпалас», спортивным гэдээровским балетом которого насильно потчивали советских зрителей в новогодние дни. В экс-Западном остались только три фестивальных кинотеатра из 15 (включая упомянутый Zoo Palast), все старой постройки.
Нынешний губернатор Калифорнии Арнольд Шварценеггер тоже обязан своей карьерой Канну. Тут он позирует на пляже во время Каннского фестиваля 1977 года, способствуя раскрутке документального фильма про бодибилдинг Pumping Iron. Фотографии стали знаменитыми. Без этого фотоуспеха Шварценеггер не сыграл бы пять лет спустя свою первую громкую кинороль в фильме «Конан-варвар». Фото: AFP/EAST NEWS
Ожидалось, что вскоре изменится и политика Берлинале. В конце 2001 года после 22 лет беспорочной службы был уволен директор фестиваля, один из главных фестивальных монстров (в том же смысле слова, что и «монстры рока»), Мориц де Хадельн. От его преемника Дитера Косслика ожидали, что он в большей степени будет поощрять кино как искусство. Не случилось. Он еще сильнее ударился в политику. В частности, хорошие шансы пробиться в главные разделы Берлинале, включая конкурс, имеют фильмы, поднимающие проблемы сексуальных меньшинств. Здесь есть особое жюри секс-меньшинств, вручающее, наряду с призами-медведями Большого жюри, своих медвежат по кличке Тедди. Дело, конечно, важное, но иногда подобные принципы отбора приводят к конфузу. Года три назад, например, среди российских фильмов фестиваль нашел только одного достойного кандидата на участие (не в конкурсе, но в престижной параллельной программе) — документальный фильм «Московская гордость» про попытку провести на Тверской гей-парад. Проблема не в теме, а в том, что фильм оказался дилетантской поделкой режиссера-неумехи, в творческом активе которого (тот еще либерал!) лишь заказные пропагандистские фильмы для Министерства обороны, которые он делал в 1970–1980-е годы.
Логика Косслика понятна. Он, вероятно, догадывается, что никогда не одолеет Каннский фестиваль, сражаясь с ним на его территории — в пространстве кинооткрытий. В отличие от каннских победителей, которых я, например, помню наизусть за последние четверть века (по каннским наградам можно изучать историю кино), о лауреатах Берлинале часто забываешь тут же. Косслик понимает также, что в Германии, все еще отдающей миру моральные долги после фашистского прошлого, политическая актуальность представляемых на фестивале лент ценится выше каких-то там кинооткровений.