Максим сидел, смотрел в пол. Думать было не о чем. Ждать? Кого? Чего?.. У Марины во сне лицо, как у ребенка. И детская привычка свертываться клубочком...
Наступило утро. Серый свет залил комнату. Максим погасил лампу. Зашел Никита, ходил по комнате, затих на казенном стуле у окна. Вспыхнули красноватым светом узоры на окне — это взошло солнце. Начинался стыдный, стылый день.
В дверь робко постучали. Вошла давешняя девушка. Взглянув на Максима, сказала:
— Вам записка.
— Кто вам эти записки дает? — спросил от окна Никита.
— Почтальон.
— А ему кто?
— Не знаю, — тихо ответила девушка.
Максим развернул сложенный вчетверо листок бумаги:
«Езжай вниз от Никольского, к десяти будь за вторым поворотом реки, один. И молчи. Тогда кончим дело добром».
Задолго до десяти Максим был на месте. Здесь по берегам росли гигантские кедры. День был безветренным, и великаны стояли не шелохнувшись. Лишь изредка ком снега, скользнув с перегруженной ветки, рассыпался у подножья дерева. Глаз едва успевал отметить это единственное в замерзшем лесу движение. Солнце низко висело над лесом, и даже комочек снега у ног Максима имел собственную тень.
Максим замерз. Он понял это, когда, попытавшись закурить, ощутил, как непослушны окоченевшие мышцы лица.
Издалека донесся гул мотора. Он приближался. Максим повернул на звук голову и терпеливо ждал, пока из-за поворота реки не появились они. Их было четверо. Они ехали на стареньких аэросанях под самолетный гул мотора, четырехглавым чудищем маячили на фоне вращающегося пропеллера. Сидели свободно, вальяжно, как будто под ними были не трясущиеся аэросани, а покойные кресла. Гул мотора стих, но все еще продолжал давить на барабанные перепонки. Они попрыгали в снег, разминали ноги, смотрели на него. С равнодушным презрением. На человека, жена которого была в их руках. Быть может, буквально. Один, высокий, с бородой заговорил:
— У нас твоя жена. Пока не трогаем...
— Руками... — пошутил кто-то, и они загоготали.
— У меня нет денег, — медленно и отчетливо сказал Максим.
— Это твои проблемы, — строго сказал бородач, остальные снова загоготали. — Тебя сюда никто не звал. Заплатишь, и чтобы духу твоего здесь не было...
И снова захохотали. Они явно развлекались, для них ситуация была просто забавной. Максим оторопел, последняя, не вполне осознанная надежда — уговорить, отмолить, погасла. Он понял: пощады не будет.
— Неделю тебе даем, — сказал бородач тоном, каким говорят с неисправным должником.
— Мало.
— Да ты что в непонятку-то играешь, падла! — возмутился бородач. — Не будет денег — пустим твою шмару на хор, а потом — в прорубь. И к ментам не вздумай соваться. У нас там свои. И рта не успеешь раскрыть...
— Недели мне мало.
— Ладно, десять дней.
— А ну-ка, — услышал вдруг Максим над ухом чей-то голос, и железное плечо смахнуло его с сиденья мотосаней.
Бандит в рыжей меховой шапке умастился на место Максима. Черная дубленка так плотно обтягивала широченную спину парня, что чувство безнадежности с новой силой сжало сердце. Повозившись, бандит завел двигатель и покатил прочь. Двое других с истошными воплями бросились ему наперерез. Сани остановились на мгновенье, приняли двух бандитов и помчались, набирая скорость, прочь.
— Браток, все понятно? — крикнул на прощание бородач, заводя мотор своих аэросаней. — Собирай зелень и увози свою маруху.
Аэросани, покачиваясь на неровностях снежного поля, уплыли.
Приходя в себя, Максим долго стоял неподвижно. Путь пешком до поселка показался ему непосильным. Вдруг какая-то мысль вывела Максима из прострации. Он зашагал к поселку уверенной поступью человека, решившего, что надо делать...
На другой день, в предрассветных еще сумерках, Максим и учитель Вадим, надев лыжи, пошли в лес. Изрядно поплутав, чтобы сбить с толку тех, кто захочет пойти по их следам, они вышли к Белому Камню.
Накануне вечером верный Никита уехал в Москву собирать деньги.
— Бери под любой процент, — напутствовал его Максим. — Согласен по гроб быть в долговом рабстве...
Белый Камень на фоне снежной белизны казался серым и мрачным. Встали под камнем, под береговым обрывом и, отсчитав от него пятьдесят шагов, оказались на самой середине реки.
— Говорили: здесь, — сказал Вадим.
Максим, осунувшийся, потемневший лицом, достал из мешка пешни и лопаты.
— Все-таки не пойму, как мы до дна реки доберемся, — сказал Вадим, — способ у тебя очень странный.
— Суть его проста, — бесцветным голосом ответил Максим. — Снимаем верхний слой льда, снизу нарастает новый, снова снимаем верхний слой льда, тем самым углубляя яму, и снова лед снизу нарастает... И так до тех пор, пока до дна не дойдем. Так раньше в Сибири делали. Я читал. Старинный способ...
И, взяв пешню, стал долбить лед. Вадим молча присоединился к нему.
Когда взошло стылое солнце, они уже выгребали куски колотого льда из огромной, многометровой в диаметре ямы. Глубина ямы получилась сантиметров тридцать-сорок.
На другое утро они вновь долбили лед, углубляя яму. Края ямы были им теперь почти по пояс.
— Какая здесь глубина? — спросил Максим.
— Метра три, — ответил Вадим.
— Значит, будем приходить и вечером. За день лед тоже нарастает.
— Может, кого-нибудь на помощь позвать? — спросил Вадим. Лицо его пылало багровым цветом, из-под шапки выбились и замерзли сосульками пряди белокурых волос — он явно страдал от непомерных физических усилий.
Максим покачал головой:
— Надо все сохранить в тайне.
В вечерних сумерках они снова встретились у Белого Камня, Вадим был не один, с ним пришел невысокий коренастый парень в зеленой телогрейке. У парня было широкое скуластое лицо с восточным разрезом глаз.
— Шурин мой — Коля, — представил Вадим своего попутчика. — Ему можно доверять. Не проболтается. К тому же он — каратист.
— Каратэ — японский вид, мы из корейцев, — поправил Коля.
— Таэквон-до? — спросил Максим.
— Нет, тхаэкион — более древняя разновидность, — уточнил Коля. — Я в Москву ездил наниматься инструктором...
— Ну и как? — спросил Максим, берясь за пешню.
— Не прижился, — улыбнулся Коля. — Там у вас тоже мафия. В Колиных руках пешня казалась невесомой.
— Осторожнее, Коля, насквозь не пробей, зальет яму водой, пиши пропало — все сначала придется начинать, — забеспокоился Максим.
Николай кивнул. Адский холод, физическая нагрузка, похоже, были ему нипочем — лишь густел румянец на лице. Когда они собирались уходить, Николай сказал:
— Надо вырубить льдину и закрыть яму, неровен час, пойдет кто в темноте, свалится, ноги переломает...
— Сюда почти никто не заглядывает, — заметил Вадим. Но льдину они вырубили и перед уходом закрыли ею яму.
На следующий день принесли с собой веревочную лестницу, чтобы можно было опуститься на дно ямы. А еще через день сквозь лед и тонкий слой воды разглядели дно.
Было уже темно.
— Завтра будем дно копать, — уверенно сказал Вадим. Максим кивнул и впервые за последние дни что-то похожее на улыбку осветило его лицо.
Ночью он почти не спал. Завтрашний день будет решающим. Неужели ему повезет? Что-то слишком все хорошо складывается! Нужны деньги — вот тебе клад!
На следующий день к Белому Камню они шли не таясь — по льду реки, а не плутали в лесу. Солнце еще только поднималось над лесом. Над рекой плавал морозный туман, превращавший выдыхаемый воздух в сосульки на усах Максима. В тумане тонули голоса, и в десяти шагах уже ничего не было видно.
Они сдвинули в сторону льдину, закрывавшую яму, и по веревочной лестнице спустились вниз. Сколов последний слой льда, стали копать песчаное дно. Копали долго. И вот лопаты стали увязать в чем-то, похожем на ткань.
Клад? Суеверный страх шевельнулся в душах копателей. Томление охватило их, как будто им предстояло занятие сладостно-желанное, но предосудительное.
Орудуя пешнями, как копьями, они изодрали в клочья накрывавший клад слой материи. И увидели скрюченный труп. Мертвец был в долгополой черной одежде — одна нога согнута в колене, другая выпрямлена, как будто он застыл в беге.