К сожалению, американский «Фишер» стоит дорого и явно не по карману рядовому кладоискателю-любителю. Однако не забыт старинный, прадедовский способ поиска подземного золота и серебра — «волшебный ореховый прут» или «магическая лоза». Эти древние «приборы», с помощью которых и сейчас ищут воду, металлы и различные аномалии под землей, упростились до рогаток, рамок и ручек из обыкновенной алюминиевой проволоки диаметром два-три миллиметра.
Лозоходство (биолокация) возрождается, забытое на то время, когда оно считалось проявлением мракобесия и мистицизма. Между прочим, первый фундаментальный камень в научное отрицание народных методов биолокации заложил М.В.Ломоносов. Он писал:
«К поиску рудных жил употребляют некоторые горные люди прут... Некоторые сие почитают за натуральное действие и приписывают металлам силу, которой будто бы они рудоискательный прутик к себе тянули. Но повседневное искусство и здравый разум учат, что такой притягивающей силы в металлах быть нельзя: ибо помянутые вилки не у всякого человека и не на каждом месте к металлам и рудам наклоняются... Способом развилистого прута руд ищущие никогда не найдут, если тому вышепоказанных признаков прежде не применят. Немало людей сие за волшебство признают и тех, что при искании жил вилки, употребляют, чернокнижниками называют. По моему рассуждению лучше на такие забобоны, или как прямо сказать, притворство, не смотреть, но вышепоказанных признаков держаться и ежели где один или многие купно окажутся, тут искать прилежно...»
Как видим, Михаил Васильевич весьма осторожно отрицал лозоходные «забобоны», не исключая возможности, что пруты и вилки в руках отдельных, особенных людей могут творить чудеса.
Подготовил Александр Еременко, газета «Клады и сокровища»
Природа и человек: Завтрак в компании с енотом
В просторном заливе Инглиш-Бей на рейде ждали очереди на разгрузку торговые суда со Всего света, ходили прогулочные яхты и морские трамвайчики. В стороне от главного фарватера соревновались любители виндсерфинга. Иногда нас обгоняли на водных мотоциклах отчаянные водные рокеры, привлеченные невиданным здесь никогда поморским кочем. В небе над заливом кружили небольшие частные самолетики. В такой обстановке мы подходили к одному из самых красивых городов Канады — Ванкуверу. С палубы нашего коча были видны набережные со стройными рядами небоскребов, с банками, офисами, магазинами и кварталами жилых домов, живописно расположенными на холмистой местности с буйной растительностью.
Но запомнился мне Ванкувер не своеобразием своего облика, не сказочным местом расположения, не обилием красивых товаров в магазинах, даже не встречами с интересными людьми, а совсем, совсем другим. Но об этом несколько позже.
Морской исторический музей, по приглашению которого мы прибыли в Ванкувер, выделил нам удобную стоянку среди десятка старинных судов. Здесь были и паровой катер, и парусно-моторная шхуна, ходившая в начале века во льды Арктики, и старинный паровой буксир, и даже огромная, ярко раскрашенная пирога североамериканских индейцев. Наш коч хорошо вписался в эту компанию и был для нее как бы дедушкой, так как представлял точную копию поморского судна ХVII-ХVIII веков.
Надо сказать, что в Ванкувере я много снимал для своего будущего фильма о нашей экспедиции и, к величайшему своему изумлению, в этом огромном городе, с миллионным населением, с кипучей шумной жизнью обнаружил разнообразный животный мир. Раньше я считал, что животные в мегаполисах — это нонсенс. Особенно в шумных американских городах. Не могу забыть своего первого впечатления, когда я с кинокамерой поднялся на скоростном лифте на 110-й этаж Международного торгового центра в Нью-Йорке и глянул вниз. Кругом, насколько хватало глаз, не было видно ни деревца — только камень, бетон, металл и стекло. На улицах среди домов — муравейники машин. Настоящему муравью пробежать здесь места не найдется, не говоря уже о животных покрупнее.
Позже я побывал с камерой на небоскребах других городов США и Канады, и утвердился в мнении, что города каменных джунглей подписали смертный приговор своей экологии, своему животному миру. Исключение составляет Ванкувер.
Мое знакомство с фауной, этого города началось необычным образом. Утром, на второй день нашего пребывания в Ванкувере, я решил поснимать прямо с причала, где стоял наш коч, панорамы города. Поставил кинокамеру на штатив, навел объектив на противоположную набережную, где возвышались ряды небоскребов, включил камеру и повел панораму с этих гигантов на набережную, где бежали красивые автомобили. С набережной, не выключая камеры, перевел панораму на берег залива и неожиданно увидел через объектив какие-то небольшие комочки, похожие на уток. Я наехал объективом на более крупный план и не поверил своим глазам: на песке возле воды сидела довольно крупная стая канадских гусей. Я легко узнал их, потому как не раз гонялся за ними с кинокамерой у нас на Чукотке, куда канадские гуси изредка прилетают. Крупно тогда мне так и не удалось снять эту осторожную птицу.
Дикие канадские гуси в Ванкувере?! Эти прирожденные стайеры, способные покрывать в полете огромные дистанции! Как они оказались в шумном городе? Для меня это было загадкой. Немного подумав, я решил, что, очевидно, в стае много молодых птиц, и стая, пролетев слишком большое расстояние и устав, вынуждена была сесть для отдыха в черте города.
Случай сам шел мне в руки. Не мешкая, я снял камеру со штатива и, прихватив легкий нагрудный штатив, побежал по мосту на противоположный берег. Минут через двадцать я уже был на набережной вблизи дикого пляжа, где по-прежнему спокойно сидели гуси.
Прячась за выброшенные морем коряги и редкие кустики, я подобрался к ним совсем близко. Помня, как трудно давалась мне подобная съемка на нашем Севере, я старался двигаться очень осторожно, не поднимая высоко головы и почти не дыша. Наконец переполз к последней, разделявшей нас коряге. От меня до птиц оставалось какие-нибудь 8 - 10 метров. Гуси словно не хотели меня замечать. Они гуляли по песку, чистили свои перья клювами, иногда щипали травку, а некоторые, как мне показалось, двигались в мою сторону.
Я так увлекся съемкой, что не сразу почувствовал, что меня кто-то дергает за штанину. Оглянулся и застыл от удивления. Несколько крупных густей незаметно обошли меня сзади и сейчас разглядывали с явным интересом. А один, самый нахальный, дергал за штанину. Он либо проверял прочность моих фирменных джинсов, либо надеялся таким образом выпросить подачку. Я ничего не мог понять: передо мной явно были дикие гуси. Но почему они не испытывают здесь страха перед человеком?
Дождавшись, когда стая поднялась и полетела над заливом, я снял на прощанье птиц в полете и пошел вдоль набережной в сторону Стенли-парка. Я шел мимо зеленых лужаек и стоянок легковых машин, удивляясь тому, что видел: через каждые двести-триста метров встречал одну за другой стаи гусей, свободно разгуливающих на лужайках, спортивных площадках, возле припаркованных автомашин и не обращавших внимания на снующих мимо пешеходов. Помню, мальчишки-школьники гонялись за ними. Гуси убегали от них, не желая улетать. Им явно здесь нравилось...
Через полчаса я вошел в Стенли-парк. Собственно, я даже не сразу понял, что давно иду по парку. Парки здесь не такие как у нас, например, в Москве парк Горького или Сокольники, где обязательно есть забор, ворота... — то есть обозначенная территория. А здесь ничего такого нет, нет самого момента перехода из города в парк; пять минут езды от знаменитого центра Ванкувера — Даунтауна с небоскребами, и ты среди вековых деревьев. Разве что Стенли-парк расположен на своеобразном полуострове, окруженном с трех сторон водой и дорогой, идущей по периметру всего парка...
Не успел я войти в парк, как дорогу мне перебежали косули и зверьки с пушистыми хвостами, подобные нашим хорькам. Здесь их называют скунсами. Потом я заметил, что идущие мне навстречу люди, улыбаясь, показывают на мою кинокамеру, которую я нес на плече. Я взглянул на камеру и ахнул: на ней, как ни в чем не бывало, сидела и грызла орех черная каролинская белка. В своей черной серебрившейся шубке она была очень красива. Но почему она выбрала именно мою кинокамеру в качестве обеденного стола, я сразу понять не мог. Потом подумал: видимо, здесь белке было спокойнее за свой орех, который на земле могли у нее отобрать шустрые товарки, которых в парке было видимо-невидимо.