Через два дня Петр I во главе флотилии лодок с гвардейцами проследовал вниз по Неве мимо Ниеншанца, с бастионов которого тщетно пытались огнем пушек этому воспрепятствовать. Плавание это имело отчетливо разведывательный, рекогносцировочный характер – русское командование опасалось, как бы флотилия адмирала Нуммерса, базировавшаяся в Выборге, не подошла на помощь осажденному гарнизону Ниеншанца. Поэтому Петру необходимо было знать о силах и расположении шведских кораблей. Лодки дошли до взморья, шведов видно не было, на Витсаари (Гутуевской остров) Петр оставил заставу из гвардейцев и на следующий день, 29 апреля, вернулся в лагерь под осажденным Ниеншанцем.
30 апреля русскими была предпринята попытка нового штурма, который гарнизон Аполлова вновь отбил. Нужно согласиться с теми историками, которые считают, что взятие Ниеншанца было достататочно кровопролитным с обеих сторон. Впрочем, держаться долго крепость не могла. Поэтому Аполлов, исполнив свой долг перед лицом столь подавляющего превосходства осадного корпуса противника (особенно после продолжительного 14-часового обстрела и взрыва порохового погреба), согласился на почетную сдачу. Это произошло 1 мая 1703 года.
Согласно условиям капитуляции Аполлов 2 мая вручил фельдмаршалу Шереметеву городские ключи на серебряном блюде и под барабанный бой вместе с гарнизоном, семьями солдат и офицеров, а также сидевшими с ними в осаде последними горожанами Ниена навсегда покинул крепость.
Русские полки под клики «Виват!» вступили в нее. В Шлотбурге (Замок-город) – так тотчас переименовал русский царь шведский Ниеншанц – был устроен праздничный молебен. Тогда же состоялся и знаменитый военный совет, решивший судьбу Петербурга.
Евгений Анисимов, доктор исторических наук, профессор
Загадки истории: Кровавая месса
Получив известие о Варфоломеевской ночи, папа Римский Григорий XIII заявил, что это событие стоит пятидесяти таких побед, как при Лепанто. Менее чем за год до того при Лепанто соединенные силы христианских держав разгромили турецкий флот. После столетий «турецкого страха», когда на карту казалось поставленным само существование христианской Европы, эта блистательная победа знаменовала конец масштабной турецкой экспансии в Средиземноморье.
Мусульманские минареты так и не вознеслись над Ватиканом, хотя до тех пор все шло к тому. События Варфоломеевской ночи, напротив, остались ничем не увенчавшимся эпизодом Религиозных войн, длившихся во Франции 10 лет до нее и 20 после.
Известный слоган европейской Реформации XVI века утверждал, что «турки лучше, чем паписты», и папа Григорий XIII лишь подхватывает сравнение ради утверждения обратного – гугеноты хуже турок.
Суждение Папы можно было бы назвать поспешным и пристрастным. Удивительнее всего, что мы с ним согласимся по существу. По поводу Лепанто мы сегодня, в лучшем случае, сумеем припомнить искалеченную руку Сервантеса (с хладнокровием солдата он говаривал, что его левая рука отсохла «к вящей славе правой», доставившей ему имя писателя).
Зато Варфоломеевская ночь все еще принадлежит к весьма ограниченному набору известных событий далекого прошлого.
Сегодня нам трудно себе представить религию иначе, как глубокое внутреннее убеждение личности – в Бога или верят, или не верят. Религия для нас – личное дело и неотъемлемое право каждого. И не дело других людей или общества в целом решать, кому и во что верить. Преследования по религиозному принципу мы справедливо назовем сегодня религиозной нетерпимостью. О физическом истреблении иноверцев во имя торжества того или иного религиозного идеала нечего и говорить. С таких здравых позиций несложно вынести Варфоломеевской ночи приговор. Увы, понимания ее от этого не прибавится. Подойти к интересующим нас событиям с такими готовыми клише – значит, немедленно поставить себя в тупик.
Если смотреть с позиций дня сегодняшнего, то религиозность немалого числа активных участников Религиозных войн XVI века должна показаться поверхностной, чтобы не сказать – сомнительной. Большинство воевало потому, что воевали другие – их друзья, земляки, их сеньоры. Служение религии – той или иной – сулило достойное место в жизни. Слово «беспринципность» здесь не совсем подходит. Скорее надо говорить о религиозных принципах иного рода, нежели тех, к которым привычны мы. Это не отсутствие настоящих убеждений, а особый способ их иметь – убеждения разделяют с другими людьми. Ожесточенности Религиозных войн столь непритязательное религиозное чувство, мало сказать, не умаляло. Именно это малопонятное нам сегодня коллективное переживание веры лежало в их основе.