Казанский был закончен после его смерти, только в 1811 году, и годом спустя очень «кстати» стал храмом победы над Наполеоном. Здесь похоронен и сам победитель – Кутузов, причем вместе со своим сердцем. Неправду говорят иностранцы – Кутузов не оставил его в Силезии. Бутафорская могила, выкопанная там, – ошибка или блеф. В 1933 году ОГПУ вскрыло склеп Казанского собора и составило акт о том, что в головах гроба имеется серебряная банка с забальзамированным сердцем. Не зря бронзовый фельдмаршал целится теперь со своего постамента точно в стеклянный шар «Зингера» через дорогу, словно гневаясь на немцев за подлог.
Более чем логично, что памятники и Кутузову, и его товарищу по оружию Михаилу Барклаюде-Толли стоят на нечетной стороне Невского проспекта. На солнечной, среди толпы беспечной, они были бы немыслимы.
Все, что попадает в сферу интересов державы, выходит за рамки частного– все перетягивается «в тень». Жуковский поселился в Аничковом дворце, когда стал воспитателем наследника престола. Крылов и Гнедич, служившие в Публичной библиотеке, обитали в ее флигеле и переходили Невский, только чтобы наведаться к Смирдину (дом № 22). Григорий Данилевский, проживший 26 лет в 71-м доме, где сейчас вестибюль станции метро «Маяковская», написал здесь лучшие исторические романы, но ведь и «Княжна Тараканова», и «Сожженная Москва» – это и есть полотна русской государственности. Символика доходит до смешного: знаменитый Моисей Наппельбаум имел студию в доме № 72, где фотографировал Есенина и других знаменитостей. Но когда он был негласно признан лучшим фотохудожником советской власти, его выставки были перенесены через проспект. Далее: почти все кинотеатры на Невском – и «Паризиана», и «Аврора», и «Колизей» – стоят на солнечной стороне. Но официальная премьера «Чапаева», например, состоялась напротив, в «Титане»…
После Октябрьской революции, инстинктивно чувствуя, что теневая часть ближе к власти и почету, многие мастера искусств старались сюда перебраться. Достаточно вспомнить жилой Дом Искусств («ДИСК»), основанный Горьким в 1919-м на месте того же старого Зимнего и нынешней «Баррикады». Там Грин написал такую политически не ангажированную вещь, как «Алые паруса», там встречали Герберта Уэллса, приехавшего изучать социалистический строй. И так далее. Но все же следовало лучше помнить уроки истории. Нечетная сторона губительна для художника. Стоит ему попасть на нее – в тот же Аничков дворец (дом № 39), дни его сочтены. Николай I вызвал сюда Пушкина за три месяца до роковой дуэли. Лермонтов был здесь в церкви в 1839-м – ему тоже оставалось немного. Тот же Достоевский – за полтора месяца до смерти.
Теперь в Аничковом – Дом творчества юных, который используется не по назначению. К железной решетке, выходящей на Невский, привязан почерневший в лице Брюс Уиллис. Широким жестом он приглашает навестить других восковых персонажей: Романовых, Путина, Гарри Поттера – выставка очень по-невски называется «Талант и власть». Но ее что-то мало посещают: прокурив у ограды минут тридцать и поговорив со смотрительницей о ценах на аренду помещения (она оказалась очень высокой), я не заметил ни одного входящего или выходящего. Хотя была суббота, и людской поток на той стороне улицы выглядел вполне по-выходному. На моей же, как обычно, кипела работа: мимо проследовала колонна хмурых людей в синих робах и с надписью «Возрождение» на спинах. По трое, по четверо они несли какие-то тяжеленные куски гранита, назначением которых я заинтересовался и проследовал за рабочими вниз по проспекту. Их путь лежал, как оказалось, к гордости современных властей Петербурга, – гостинице «Рэдиссон-САС» (дом № 49) .
«Куски» оказались последними плитами нового тротуара. Именно последними – это подтвердил в белом чаду, исходившему от алмазной пилы, краснолицый бородатый прораб со стопкой чертежей в руках. «Двести тридцать шесть миллионов рублей», – значительно покивал он головой. «И это только за часть от Фонтанки до Восстания. Зато вечный». Завтра стройплощадка будет снята, и отсюда до самой площади Восстания можно будет беспрепятственно дойти по бордюру, стараясь, как в детстве, не наступать на сочленения блоков. Конечно, придется все время смотреть вниз, на широкие желоба, по которым выезжают из дворов-колодцев автомобили, на почти античные по виду чаши для стока воды… Тогда покажется, что проспект выдолблен прямо в скале, и никакие пленные шведы не устилали его смолеными днищами барж. Не вбивали в ниши тысячи свай, не насыпали тонны песку. Все произошло «само собой». Но, между прочим, мостовая под моими ногами – из того же выборгского гранита, что и Казанский собор. С 2003-го, юбилейного года, им застелен весь проспект, до самого Московского вокзала – и обратно.
Дорога обратно, в свете уже давно зажженных фонарей, привела меня к новому адресу питерского Дома книги, 62, куда он переселился на время ремонта Дома Зингера (№ 28). В отделе краеведения книги громоздятся кучами, и людей много, не успеваешь уворачиваться со своим рюкзаком – интерес к истории города, как говорится, налицо. Заодно здесь хорошо знакомиться, почти как на оживленном рауте, дискотеке или у Казанского собора. Получается само собой – стоит поднять глаза от очередного путеводителя. В данном случае поводом к нежданной встрече явился мой смех, вызванный мельком прочитанной историей. Граф Строганов, если верить исследованию Синдаловского о петербургских мифах, нашел однажды «саркофаг Гомера»!..
«Не видели здесь ничего про Каменный остров?» – спрашиваю у барышни, чьи темные глаза каждую секунду готовы осветиться насмешкой. «Вон стоит книжка нашего преподавателя». Оказывается, передо мной студентка Университета культуроведения (есть и такой). Зовут – Наташа. Подготавливает экскурсии по районам Петербурга. На мокром уличном граните мы оказались вместе (я с двумя томиками путеводителей, она пока что с пустыми руками). Просто я соврал, что мне надо написать гид по кофейням Невского. Слава Богу, этот «шар» сработал.
Почесывая волосы, покинувшие гнет шапки, я растягивал крохотный эспрессо хотя бы на три глотка. Надо было начинать разговаривать, и на ум пришла такая нехитрая мысль. В Питере не оттого так развита культура забегаловок, что здесь было прорублено наше окно в Европу (где она тоже развита), а потому, что при пробежках по Невскому, особенно не в сезон, приходится каждые пять минут забегать – греться.
– Вот и Александр Первый, я слышал, заходил в кофейни, гуляя по Невскому. И наплодил ужасное количество Поставщиков Императорского Двора без всяких специальных жалованных грамот. «Если монарх отведал моего напитка, – логично рассуждали хозяева, – значит, я ему его поставил».
– Второй. Я думаю, второй, – поправила Наташа.
– Что второй? Второй чашки? Щас, мигом. – Я, хоть мы не выпили и первой, ринулся к стойке.
– Александр Второй. При Первом, Благословенном, кофеен еще было совсем мало. Я думаю, вы имели в виду Александра Второго. Или Третьего.
– Да, действительно… Да, конечно, – я озадачен. – Первый был занят войной с Наполеоном. А потом в старца Федора Кузьмича перевоплотился. Слабо представляю себе Федора Кузьмича в кофейне.
– Ну, когда он ходил по Невскому, он и не был Федором Кузьмичем.
Питерский разговор с приятным оттенком легкого абсурда то разгорался, то затухал.
– Пойти, что ли, спросить, что за радиостанция здесь включена? – сказал я.
– Это тоже нужно для вашего обзора?
– Конечно. Настроение. В «Севере» – «Радио-Хит», то есть такой нейтрал, хотя им лучше бы подошла классика. А в «Чайной чашке», например, – комсомольская попса семидесятых. Я ее еще помню с детства, поэтому содрогаюсь. А вы, молодежь, наверное, с удовольствием слушаете. Так?..
Еще мы обсудили странную систему обслуживания этой сети кофеен, где пять менеджеров объясняют тебе, какой взять номерок и куда проходить. А еще тот факт, что в «Идеальной чашке», которая в доме № 130, охранник злой и не разрешает фотографировать. И еще – не пора ли ей домой, план экскурсии писать?