— Рейс, сеньорита, отменили полчаса назад. Следующий рейс? Через неделю, сеньорита!
Что делать? Срочно надо принять какое-то решение. Мы заранее списались с владельцем одного поместья, что наймем там верховых лошадей для путешествия в глубь пампы. Но от аэродрома до поместья не одна сотня километров. Может быть, можно нанять аэротакси?
— Отчего же нет, вполне можно. Аэротакси есть в Вильявисенсио. Это уже за горами.
Благо за оградой аэродрома стоят в тени несколько такси (обыкновенных). Мы втискиваемся в одно из них. И в алом свете восходящего солнца наша машина, чихая выхлопными газами, вползает на склон Анд. Дорога, к счастью, в порядке; в этих местах ее зачастую перегораживают обвалы. Пока эти обвалы не разгребут, ворота к восточным равнинам, области величиной с Францию (что равняется почти половине Колумбии), остаются наглухо закрыты.
Узкий перевал — и дорога круто идет спиралью в бездонное ущелье. Шоферу доставляет неописуемое удовольствие брать штурмом подъемы, срезать повороты и мчаться над пропастями по самому краю. Вверх-вниз, вверх — и вдруг перед нами открывается бесконечное море зелени. Сходство с морем усугубляется тем, что ветер колышет траву — словно волны ходят по морю. И на берегу этого моря виднеется Вильявисенсио, маленький крупнейший город пампы. Он напоминает непрекращающуюся ярмарку в декорациях вестерна: пестрая смесь сомбреро, лассо, привязанных там и сям коней, салунов и лавчонок. Добавьте к этому избыток солнца, пыли и некой, как бы разлитой в воздухе беспечности.
Аэротакси мы нашли на вильявисенском аэродроме. Час в воздухе — и мы садимся на травянистое поле поместья Ла-Виктория. В этих местах путешествуют на далекие расстояния по воздуху: не то что железных дорог, обыкновенных тропинок почти нет. Нет и телефона: в пампе эра радиосвязи наступила непосредственно за эпохой дымовых сигналов.
Самолет тут же поднялся в воздух и исчез. Мы остались одни среди высокой травы. Откуда-то появился босоногий парень с тележкой и побросал на нее наши чемоданы. На конях прискакали дон Адольфо с доньей Тоной, хозяева поместья, у которых мы наняли лошадей и проводника для путешествия по пампе.
За невысоким плетнем вздымается туча пыли. Подойдя ближе, мы видим человек шесть босых вакеро в рваных рубашках. Вакеро оглушительно кричат, щелкают бичами и взмахивают лассо: происходит сортировка пригнанного из пампы скота. Часть пойдет на продажу, остальных выпустят назад в пампу. Но перед этим надо переклеймить телят. Под деревом пылает костер из бамбуковых стволов, и в нем раскаленные докрасна железные клейма. Телят сгоняют поближе к огню. Вакеро метким броском лассо спутывает теленку ноги, валит его, точным движением штемпелюет клеймом левое бедро, правое предплечье и надрезает ухо. Теперь каждому ясно, что теленок принадлежит поместью Ла-Виктория. От похитителей скота это, впрочем, не спасает: граница с Венесуэлой рядом, и скотокрады перегоняют туда — в точно такую же пампу — огромные стада.
На следующий день нас будят в пять тридцать утра. Вакеро уже свернули свои гамаки, оседлали коней и тщательно приторачивают к задней луке седла рёхо — шестидесятиметровой длины тонкие ремни из сыромятной кожи. Маленькими группками, с гиканьем, рысью выезжают вакеро в пампу.
Нам подводят коней, и с последней группой мы покидаем поместье. Остро хлещет по ногам сухая трава — странное ощущение, оно будет все время с нами в пампе. Куда мы направляемся? Пройдет несколько дней, прежде чем глаз привыкнет автоматически отмечать движение одиноких всадников и скота на расстоянии многих километров. Перед нами лишь необъятная ширь неба и однообразно-зеленый ковер пампы. Лишь в узкой полоске, где небо и пампа соприкасаются, отчетливо видны люди и стада.
Вакеро несутся рысью, вдруг внезапно рассыпаются цепью, выгоняя из высокой травы с десяток коров, которые пытались в ней скрыться. Мелкие наши лошадки не хуже пастушьих псов чувствуют попытку скота уклониться с пути. Коровы отлично знают всевозможные места, где можно спрятаться. Но кони настигают их всюду.
Несколько дней подряд мы ищем разбросанные по пампе стада. Тяжелую эту работу делают два раза в год. Сорок вакеро постепенно выгоняют скот из самых далеких уголков Ла-Виктории и сводят его в одно огромное стадо. Каждый день в течение двух недель мы собираем в условленное место стада по тысяче голов. В конце этого непрестанного родео образуется одно огромное стадо в пятнадцать тысяч голов.
Полдня мы вместе с вакеро отдыхаем. Странное дело: эти люди почти не едят мяса. Вечерами они готовят на кострах рис с фасолью, и, если мы угощаем их консервами из наших запасов, едят его с удовольствием, которое наводит на мысль, что мясо для них деликатес. У костров вакеро пьют кофе, огромное количество кофе. Но, наверное, только таким обилием напитка можно запить их порции риса — ведь едят-то они практически два раза в сутки: на рассвете и поздно вечером. Днем поесть некогда. Когда же пастуху хочется пить, он ест плоды гуайявы. Мякоть их очень сочна и вполне утоляет жажду. За полдня, что мы отдыхаем, отдыхают и кони, а скот успокаивается. Утром мы отправляемся к асьенде — центральной усадьбе Ла-Виктории. По пути часто останавливаемся, чтобы вернуть в стадо разбегающихся коров. Солнце уже клонится к закату, когда мы загоняем стадо в кораль. Бамбуковые ворота со скрипом закрываются; тут-то и начинается работа. Пыльные смерчи встают над коралем, сливаясь в единый гигантский самум, и из него доносится жалобное мычание телят, когда прикасается к ним раскаленное клеймо.