Они неторопливо пили чай, перебрасываясь редкими словами. Я немедленно был угощен этим незаменимым на морозе напитком. Потом Иван Иванович рассказал:
— От Кызыла до Дудинки... Где только меня не носило! Пока молодой — тайга интересна, молодым всегда интересно. Два года проработал, втянулся. (Он тоже говорил, как и Петр, про два года.) А на Кодинке застрял, седьмой год...
К вечеру в вагончик стал набиваться народ. Машина давно должна была прийти, а ее все не было. Стали поговаривать, не пойти ли к поселку пешком. И когда совсем стемнело, отправились. Примерно через километр-два пути увидели за поворотом свет. Но это была не машина. Посреди поляны ярко горел костер. Люди, разбросанные по всей трассе, собрались здесь в ожидании машины.
Шел обычный разговор про дела на трассе, про охоту, про то, что весной в Сухом ручье кишит хариус, идущий вверх на нерест. Оказывается, Сухим ручей называли потому, что летом он совсем пересыхает. Говорили о роли электростанции и будущего города. И что в городе будут строить то же, что и в Братске, в Усть-Илимске...
Как мы и думали, Тима ремонтировался по дороге. Сейчас он гнал «на всю железку»: из распадка полыхнул свет, потом машина взревела на подъеме и вылетела к костру. Разместились как попало и рванули к поселку.
Вскоре впереди, в ночи, услышали брех собак. Из темноты возникли фонари поселка изыскателей и красные огоньки буровых вышек на створе.
В. Корда, наш спец. корр.
Ангара, Кодинская заимка
В небе Франции
Окончание. Начало в № 9.
На следующий день нахожу и учетную карточку Томсона. Теперь моя задача облегчается, и, чтобы выяснить все возможное об этом человеке, выписываю еще кучу материалов. Но я не забыл, что начал рассказ о Федорове, прервал же его умышленно — мне не хватало очень важных деталей, которые могли бы существенно дополнить привезенное из Франции. Что-то все же было опубликовано о нем в русской прессе, вот почему я и полез в папку с газетными вырезками.
Читая все подряд, я не перестаю думать о Федорове. Конечно, я решил пересмотреть русские газеты, но сколько нужно времени, чтобы перечитать военные сводки и прочие материалы за четыре года войны, да еще в нескольких изданиях?..
Слава военному чиновнику! Я впиваюсь глазами в газетные строки — это же письмо самого Федорова! Письмо из Франции петербургскому приятелю с подробным описанием боев! Вот теперь можно продолжить историю «воздушного казака Вердена», отчасти рассказанную им самим.
Воздушный казак Вердена
С 26 января 1916 года Федоров начинает летать на фронте. Его неизменным помощником, а часто и боевым товарищем становится замечательный механик и прекрасный пулеметчик Пьер Ланеро. Несмотря на то, что самолет Федорова типа «кодрон» предназначен для разведки и бомбометания, смелый летчик использует любую возможность, чтобы вступить с неприятелем в бой. Летая, как правило, один, он часто атакует вражеские самолеты, не боясь нападать на трех-четырех немецких авиаторов сразу.
С 26 января 1916 года Федоров начинает летать на фронте. Его неизменным помощником, а часто и боевым товарищем становится замечательный механик и прекрасный пулеметчик Пьер Ланеро. Несмотря на то, что самолет Федорова типа «кодрон» предназначен для разведки и бомбометания, смелый летчик использует любую возможность, чтобы вступить с неприятелем в бой. Летая, как правило, один, он часто атакует вражеские самолеты, не боясь нападать на трех-четырех немецких авиаторов сразу.
Как вспоминал о нем Эдгар Иванович Меос, служивший в той же эскадрилье, Федорова признали сразу. «...Славный малый, очень спокойный, чертовски отважный, — говорили о нем. — Среднего роста, красивый брюнет, с твердым взглядом черных глаз, человек большой культуры, Федоров при первом же знакомстве производил большое впечатление...
Перед вылетом Федоров всегда был весел и оживлен. Он никогда не жаловался на утомление, всегда вызывался в патруль — и вылетал как на праздник... Федоров вел примерный образ жизни, не был завсегдатаем баров и кабаре, любил здоровую пищу, всегда следил за собой... Он обладал очень красивым баритоном, но никогда не пел в нашей эскадрильской столовой на вечеринках. Я слышал его однажды, когда мы стояли в богатом замке на Сомме. Поздно вечером, когда все летчики были в баре, располагавшемся в нашей столовой, Федоров ушел в парк и пел русские песни. Я слушал его с наслаждением, вспоминая родной дом. По-моему, с таким голосом он мог бы петь в опере...»