Зрит: молодуха — дьяконица из ближней избы — что кораблик плывет, паруса распустивши. Глаза — вишенье, губы — малина, спела ягода, на коромысле бадейки бодренько поговаривают. Калина взгоготнул — да по сугробам к ней. На тридцать чертей рассыпался, на тридцать два зуба россмехнулся, на тридцать три присловья провещился (Провещился — подал весть, внезапно заговорил.) . Бабенка, конечно, вымпела-флаги подняла, курс по фордевинду, как, бывало, у нас на флоте говорили: спопутно, значит, ей с Калинкой...
Только облапил, конешно, молодуху-то, губищи трубочкой вытянул — дьяконица лихим черным глазом на проулок запоказывала. Обернулся поп Калина — сомлел: дьякон Ожега рыжей бородой трясет, из забора кол здоровенный ломит!
— Што ты, што ты, еретик! — Калина возопил. — То от прадедов завещано: христосованье! Христос воскрес! — да и приложился по христианскому обычаю троекратно. Молодуха дьяконица — что маков цвет:
— Воистину воскрес!
— Надо пасхальную службу править!
Кинулся Ожега во храм — свечи возжигать. Пономарь язык Колокольный из сугроба тянет, — с причетом да подвывом на колокольню волокет привязывать. Дьячок надел армянок да за ними впритруску! Калина кадило раздувает — ухмыляется. Народу на благовест набежало... — то ли благовест, то ли набат — очень удивлены! Напирают — стены церковные колеблются.
Возопил Калина святую пасху — дьякон хорошо подголашивает, дьяконица россмехается...
— Вот диво-то! — прихожане говорят. — Сей год пасха вперед рождества! Ну, слава тебе, господи: сена прикупать не надо. С пасхи на проталинках конишко пощиплет...
Лоцман Гаврила Шабунин и черепенники
— Слыхал ли? — старичонки каргопольские промеж себя ругаются.
Один скажет, горячий:
— Да ты не величайся! Не шибко и умной: дурак совсем.
— А куда мне с умом-то? — другой россмехнется. — Мне-ка не глиняны горшки возить!
Этому разговору есть причина и начало.
...Жил и славился старой лоцман Гаврила Шабунин — хорошей, справной, да сильно гордой. Вот к нему из Печникова гончары понаехали.
— Батюшко, Таврило Офонасьич, — нать к морю... Горшки, слышь, свезти!
— Дак везите! — сидит, малину с молоком хлебает.
— Ты бы, осударь, Таврило Офонасьич, свел; сам ведаешь, товар какой... Никто, окромя тебя; ты да Никола угодник — вся у нас защита... — причитывают уж, конешно, хорошо приголашивают! Славутного лоцмана хитро согласить!
— Што с вами, с сиротами, делать... Сведу к морю-окияну!
Печниковски черепенники рады лбы разбить, кланявшись (да пола-то не достанут).
Ну, взошли на стружок; черепенной товар погрузили: расписные, обливные кринки-молочники, жарюхи, латки, цветочники, роговики, рукомойники двуносые; квашни тоже, конешно, были — на корме. Игрушек глиняных — бабы да ребята налепили, — две корзины. Таврило Шабунин на корзину садится; черепенники и сказать боятся — подавишь, мол, утиц да коников глиняных! Только соломку ему подстилают.
— Что, мол, мне да Николе-угоднику только и веруете? Али другие корабельщики Николе мало свечек ставят? — Таврило величается.
— Твоя молитва, Таврило Офонасьич, слышнее!
Не знают черепенники, как угодить лоцману: славутный, хоть и молодой! Высокий; от речного ветра с лица — как выговская горячая медь (Имеется в виду популярное в прошлом на всем Севере художественное медное литье.) ; борода кудрява. Черепенники все кости мелкой, от холодной глины да от сидячей художной работы груди впалые... только глаза ровно девичьи! Лоцман к похвальбе приохотился. Ему похвальба дороже похвалы: «Я — ста, да мы — ста... Все равны бобры, один я соболек!» Черепенники-то уже запереглядывались, а все — «так, так!».
...То и вышло! Такали-такали, да каменищо и протакали! Затрещало дно; кокоры — носова да кормова — отскочили, набои рассыпались! Только соломка по воде поплыла да корзины. Мало времени прошло — головы высунулись: Таврило Шабунин — здоровенной мущина! — черепенников за ворот хватат, на берег кидат. Сам в воде стоит:
— Эва, сила-то во мне!
— Не поделом хвастался — ан в порогах и хрястнулся, — черепенники говорят. — Выходи — бить будем...
Уж конечно... загнули салазки, положили со щеки на щеку...
...Думал: забыто дело; седатой стал, сын возрос. Они вдвоем челон ладили; Таврило осерчал: