Все же помощник заместителя министра внутренних дел депутат Ремо Гаспери отметил, что, «...несмотря на поистине апокалипсические размеры катастрофы, наши действия оказались весьма эффективными». Он добавил также, что принято решение заливать по ночам электрическим светом развалины Монтеваго, Джибеллины, Саланаруты и т. д. «как символ того, что из руин снова встанет жизнь».
Музыки не предусматривалось. Просто тихое светопреставление в аду.
«Ох, какой это был дом! Как человек может не думать о своем доме? О таком доме. Он думает о нем ночью и днем. Когда-то, до землетрясения, здесь был городок и была улица Сан-Доменико и на ней был дом номер двенадцать. Из дома был второй выход на улицу Сан-Джузеппе, которая позже была переименована, потому сейчас народ и говорит, что святой Джузеппе обиделся и покарал их землетрясением. Впрочем, все это болтовня», — считает Сальваторе Джойя, он ей не верит.
Весь городок до сих пор отпечатан у него в памяти, и, хотя он не желает больше подходить к развалинам, Монтеваго так и стоит у него перед глазами — семь улиц параллельных и девять их пересекающих.
Улица Сан-Доменико была третьей, если считать от центра. Рядом с ним жили семьи Сала, Нардо и портного Пьетро; дальше синьор Дзито и сапожник Джироламо. Напротив — пенсионер Сальваторе Джиганте, крестьянин Монтелеоне, учитель Толинико, дальше стояло кафе, где в землетрясение погибло семь человек.
Дом ему оставил отец. Ну не дом, а кое-как слепленные стены. Его отцу — а он тоже был пастухом — и денег-то неоткуда было взять: они в ту пору в их местах вообще не водились. Но хоть щеголять им особо было нечем, в оборванцах тоже не ходили — и овчарня, и стадо у них были...
Строить настоящий свой дом они с женой надумали в 1960 году, за восемь лет до землетрясения. И начали откладывать деньги: от стада в сто десять коз и овец кое-что набегало. Точнее, набегало то, что не доносили до рта, на чем экономили. По тем деньгам погреб и первый этаж обошлись в четыре миллиона. «Слушай, жена, — говорил Сальваторе, — а что, если мы на 50 тысяч начнем ставить столбы?» Жена — она всегда думала о сыновьях Джузеппе и Винченцо — хватала десятитысячные бумажки и совала их в огромный чайник, который подарили им еще на свадьбу, но которым они пользовались только как копилкой. И вот пришел каменщик; он бил стену, ставил рамы и кидал столько цемента, будто хотел построить крепость.
День за днем, месяц за месяцем росли стены и крыша. Дом был построен прямо на плечах Сальваторе Джойя и его жены. Но была ведь и гордость — и стены дома, и их ребята росли вместе. Все это заставляло забывать о ледяных порывах ветра на горном пастбище. «В конце концов, что наша жизнь, как не страдание... Пусть уж страданья родителей пойдут на пользу сыновьям, чтобы они, как сыновья тех, что себе ни в одном куске не отказывают, не стояли потом с протянутой за милостыней рукой...»
Мрамор для лестницы присмотрели в Шакка. Еще пятьдесят тысяч лир. Ручки, полки, вся фурнитура были первейшего сорта — дом строился не для стариков, а для детей, которым не придется гонять по горам скот, — они должны учиться и получить диплом.
К чему все это сейчас вспоминать? Ведь он уже сказал: крутите свою пленку, зарабатывайте себе на хлеб; в конце концов, и журналистам надо жить... Пожалуйста, он может даже снять кепку, но, ради бога, не говорите с ним о доме. Дом-то умер...
Сальваторе подбирает с земли камень и кидает его в овец, пристроившихся к виноградным лозам, успокаивает лающих собак, опирается подбородком на руки, зажавшие палку, и устремляет неподвижный взгляд в нечто, находящееся то ли в сегодняшнем дне, то ли во вчерашнем...
Нельзя сказать, что руководство страны — и, разумеется, правящая демохристианская партия — не сделали ничего для жертв землетрясения. Под одобрительные крики и аплодисменты депутатов парламента правительство провело — уже в феврале 1968 года! — предложение о выделении необходимых сумм для полного и немедленного восстановления и обновления долины Беличе. По прошествии восьми лет стало известно, что действительно было выделено 350 миллиардов лир, из которых 290 пошло будто бы на создание «инфраструктуры района», а 50 (где, впрочем, остальные 10 миллиардов?) — на возведение домов.
И еще хорошо известно: в 1976 году, по прошествии восьми лет, после всех прекрасных решений и ассигнований, 75 тысяч человек, или 18 тысяч семей, долины Беличе продолжают жить в бараках.
Бараки в долине встречаются четырех типов. Самый распространенный — американского производства для нужд армии — представляет собой туннель из гофрированного железа. Площадь, выделяемая для одной средней (четыре человека) семьи, — одна комната в 24 квадратных метра. Бараки были посланы из США в качестве срочной — и временной — помощи и обошлись по доллару, или 700 лир, за барак. Смонтированные на земле Сицилии, они подскочили в цене до 5 миллионов лир.
Баракам всех типов присущи одни и те же качества: это печки летом и холодильники. зимой. Нерадостны и другие обстоятельства жизни в долине — вода, к примеру, подается в Санта-Нинфе раз в три дня. (Правда, сразу после землетрясения было и того хуже — раз в десять дней.)
Но жизнь идет — в своих ли домах, или, как теперь, в бараках, — ив долине Беличе составили список женихов и невест, которым стать молодоженами мешает лишь отсутствие барачной площади. Насчитали две тысячи пар. Выходит, что ждать им — исходя из опыта долгих восьми лет — от восьми месяцев до двух лет.
А жизнь между тем действительно идет, и в Италии скандал из-за подкупа государственных и политических деятелей буржуазных партий сменяется скандалом по поводу растраты денег, ассигнованных на помощь жертвам сицилийского землетрясения.
В нашей печати сообщалось о подкупе влиятельных деятелей итальянской политики и экономики английскими отделениями многонациональных нефтяных фирм и американской авиационной компанией «Локхид». Но «Локхид» для «подмазки» заказа на свои самолеты положил в карман соответствующих политиков и военных «каких-то» два миллиарда. Здесь же кануло в неизвестность, будто в землю ушло, триста пятьдесят!
...Сальваторе помнит каждую минуту утра. Помнит, как после нового толчка его правая нога провалилась в развалины, как пришлось ему развязать шнурок и уж потом вытаскивать ногу, а за ней ботинок. Вот отчего он вышел на снимке с ботинком в руке. Помнит, как поранил запястье...
Что говорить, землетрясение было ужасным. Правда, был «предупредительный» слабый толчок накануне, и Сальваторе увел семью подальше от зданий, к своему шалашу; там тоже здорово ночью трясло, и, чтобы устоять на ногах, приходилось держаться за руки. Едва дождавшись рассвета, Сальваторе кинулся в город. Прибежав, он увидел, что половины города нет. Вторая половина рухнула позже, 25 января.
Две монахини бродили по развалинам монастыря, пытаясь определить место, где могло завалить их подруг; на дороге лежал мертвый — про него Сальваторе сказали, что человек этот уцелел во время толчков и решил сходить посмотреть, как чувствует себя его скот; вот тут на него и обрушились обломки церкви. Еще можно было различить улицы — после 25-го они исчезнут совсем; но дома почти все были или повреждены, или разрушены. Сначала Сальваторе кинулся в овчарню, она была ближе. Погибла половина овец (потом он посчитал — шестьдесят), их завалило стеной: эти дуры-овцы не могут спать, пока не приткнутся к какой-нибудь стене.
Но что животные! Были и будут. Лишь бы дом остался. Он обогнул. улицы Гарибальди, Виктора-Эммануила, вот и Сан-Джузеппе, где спасатели искали людей в развалинах бара. И наконец — Сан-Доменико.
Первое, что Сальваторе увидел, — лошадь соседа, взгромоздившуюся на обломки какого-то дома. Дом Фацио, а вот дом Дзито — они были по обе стороны его дома. Сальваторе рванулся, перескочил через завалы туфа — не было прекрасного фасада его прекрасного дома. Подумал, что ошибся. Дом Фацио, дом Дзито и... пустота. Пустота на месте его дома. На месте комнат, мраморных ступеней за пятьдесят тысяч лир — по тогдашним ценам. Только обломкх бетона, который должен был превратить дом пастуха в крепость...