С Николаем Николаевичем меня познакомил директор Саяно-Шушенского заповедника Виталий Петрович Попадьин. Когда я попросила директора помочь добраться до заповедника, он подозвал Гущина и сказал: «Подбрось до Усинского». Шофер в ту минуту уже прогревал мотор...
И вот сейчас, на привале, разговорившись с Николаем Николаевичем, узнаю, что едут они в южные районы, где лесники обнаружили убитых маралов со срезанными пантами. Надо проводить расследование.
— Неблизкие у вас маршруты, — замечаю я.
Николай Николаевич усмехнулся, достал из полевой сумки карту и развернул ее.
— Смотрите. Вот наш заповедник, — карандаш Гущина очертил пятно на левом берегу Енисея, там, где коричневый цвет был особенно интенсивным. — Почти 400 тысяч гектаров...
Рассматриваю карту. Восточная граница заповедника проходит по Енисею, южная — по границе с Тувой, западная—по водоразделу реки Кантегир, северная — от устья реки Голой по Енисею до Большого порога. Ни городов, ни поселков, только вздыбившиеся хребты Западного Саяна и извилистее горные реки.
— Наверно, это один из самых сложных заповедников в стране по отдаленности и труднодоступности?
— Да, — отвечает Гущин. — Но эти, так сказать, минусы оборачиваются неоценимыми плюсами, если говорить о пользе и смысле заповедника. Впрочем, вы в этом убедитесь сами, когда окажетесь там.
Николай Николаевич складывает карту и долго смотрит на сине-зеленые волны тайги, лежащие под нами, словно ищет в этой просторной картине какую-то нужную ему точку, и, наконец заметив легкий дымок на горизонте, обрадованно говорит:
— Танзыбей! Я в этом поселке шесть лет проработал.
— Сразу после института?
— Нет, сначала была Эвенкия.
После перевала все чаще стали встречаться сухие каменистые склоны, осыпи, красно-черные обнажения, отвесно падающие в быструю реку Буйба. За нами все время крадется темная туча с рваными краями; лучи вечернего солнца, прорываясь сквозь нее, заставляют вспыхивать золотом коричневую, широкую от дождей реку. «Буйба — лишь приток реки Ус, а Ус — приток Енисея, — соображаю я. — Каков же тогда Енисей, единственная дорога в заповедник?»
В село Усинское мы въехали уже в сумерки, под моросящим дождем. Узнаю сибирское поселье: заборы под навесом, амбары, стайки, крепкие избы во много венцов. Возле одной из изб шофер притормозил. Мелькнуло лицо в окне, потом на крыльцо вышла молодая женщина. Торопливо вытерла о передник руки, улыбнулась:
— Детей купаю. Да вы проходите, проходите...
Прошла в избу одна я, Гущину еще предстоял долгий путь.
Угощая меня чаем, хозяйка говорила, что как раз собиралась в поездку по заповеднику, к лесникам. Дел там накопилось, дел... Она торопливо перечисляла:
— Надо посмотреть, как строят избушки, как работает охранная служба, везде ли обозначены границы заповедника. Да и на Урбуне пора обосновываться по-настоящему...
Я слушала ее быстрый веселый говорок, глядела на веснушчатое скуластое лицо, и никак не могла свыкнуться с тем, что эта милая молодая женщина — Тамара Алексеевна Плищенко — главный лесничий заповедника.
— Тамара, а с кем детей оставишь?
Тамара прислушалась к сонной тишине в соседней комнате и сказала;
— Бабка поможет. Да и старшая дочка у меня самостоятельная, привыкла к моим разъездам, мы с ней сколько на Алтае прожали... Приехала я туда после института, думала, год-другой отработаю в заповеднике, да не отпустило Телецкое...
Проговорили мы допоздна... Когда Тамара рассказывала о марале, который забрел зимой на Телецкое озеро, я почти засыпала. Но какие-то необычные — тихие, взволнованные — интонации в ее голосе заставили меня вслушаться.
— У берега, там, где торосы, — рассказывала она, — марал шел хорошо. А как вышел на гладкий лед — стал падать. Ноги разъезжаются, не держат, лед, как темное стекло. Встанет — и тут же мордой об лед. Весь в кровь разбился, вороны уже слетелись... — Тамара умолкла, словно заново переживая этот случай. Потом продолжила: — Добрались мы кое-как до марала, на веревке волоком вытащили его. Сколько лет прошло, а глаза его благодарные помню...
За окном еще стояли серые сумерки, когда Тамара разбудила меня:
— Собирайся. Я говорила с летчиками — надежды на вертолет нет. Облачность может продержаться неделю. Поплывем на лодке. — Тамара быстро перебирала какие-то мешочки, пакеты, консервы, складывала все это в объемистый рюкзак. Потом легко закинула его за спину, привычным движением поправила лямки рюкзака, и мы вышли на пустынные еще улицы села.