Не обошлось и без курьезов. По таксе провоз музейных предметов большой ценности стоил... 30 тысяч!! Станислав Францевич схватился за голову. Такой огромной суммы даже Академия наук Грузии не могла бы раздобыть для него. Тогда решили проделать хитроумный перерасчет, работники финансового отдела академии превратили античные амфоры и сосуды, средневековые поливные блюда в... простую посуду, древние мраморные изваяния и терракоты — в камень, дневники раскопок чуть ли не в оберточную бумагу... Еле-еле уложились в пять тысяч! Теперь, если судить но накладным, в ящиках Херсонесского музея значились не экспонаты, коим цены не было, а обычные бытовые вещи…
10 октября вагон наконец-то прицепили к эшелону, отправляющемуся в Баку. Тогда-то Стржелецкий и устроил упомянутый стол со стелой-столешницей, взялся писать дневник. Но дня через три на какой-то глухой станции надолго застряли. Не к кому было даже ходить чего-то требовать или просить. Рядом в таком же неопределенном положении находился состав с вареньем. Его начальник, веселый и замечательный, по словам Станислава Францевича, грузин Иосиф Петрович до отвала кормил изголодавшегося севастопольца вареньем. Запивали кипятком. Больше никакой еды не было.
В Баку привычные хлопоты о выгрузке, о следовании дальше. Привычные просьбы, уговоры. Пришлось идти к уполномоченному ЦК ВКП (б) и Сов наркома СССР по эвакуации Петру Николаевичу Валуеву, и он устроил Стржелецкого с его "монашескими сундуками", ми» на пароход, следовавший в Красноводск.
Отплыли 20 ноября. Шел дождь со снегом. Дул сырой, пронизывающий ветер, от которого на палубе негде было укрыться. Шестибалльный шторм швырял судно, битком набитое людьми и грузом. Стржелецкий, не спавший несколько суток, влез в щель между ящиками, натянул на себя влажный брезент и сразу же забылся в тяжелом кошмаре. Но дремал недолго — очнулся от нестерпимого холода.
В Красноводске некому и некуда было выгружать ящики. Они мокли под дождем и снегом на палубе опустевшего парохода. И портовые работники, не выбирая выражений, требовали от угрюмого, заросшего бородой «гражданина в очках» немедленно их убрать «хоть в море...». Перебранку услышал местный сотрудник НКВД, вмешался. Он на кого-то «нажал», кого-то упросил...— и ящики с парохода сняли, на машине подбросили на станцию, буквально затолкали в вагон. Еле-еле забрался туда и Стржелецкий. И как был мокрый, грязный, сразу же уснул. Не слышал, как вагон прицепили к поезду, как застучали колеса...
Проснулся, а дверь открыть не может — завалило ее ящиками. Записал: «Из вагона выйти не могу, так как дверь заклинило ящиками. А убрать их пока нет никаких сил. Очень мерзну. И ветер сильно поддувает. Есть нечего. Постараюсь что-нибудь достать на ближайшей станции. Вот только ящики сдвину от двери».
Но поезд почти двое суток шел без остановок...
На станции попросились в вагон старичок и старушка, «едут, мол, к дочери в Оренбург...». Пустил их. Оказались премилыми людьми. Быстро подружились. «Квартиранты» очень жалели Стржелецкого, «какой ты худобый», не могли поверить, что он один вот так и везет свои сундуки из самого Севастополя. Кормили его домашними припасами. Расстались 15 декабря.
«Снова я один»,— записал Станислав Францевич. И добавил: «Морозы до —38! Единственное мое спасение как можно быстрее ехать...»
Теперь уже ехали действительно быстро. И 26 декабря 1941 года, после ста дней пути, прибыли в пункт назначения — Свердловск.
Здесь тоже не обошлось без трудностей, сложностей, хлопот. Опять-таки помогли хорошие люди. Директор Свердловского краеведческого музея Антонина Петровна Курбатова на первых порах приютила херсонесские ящики. Заведующий областным отделом народного образования Николай Федорович Хлесткий добился для музея отдельного помещения (бывшее фотоателье), что в городе, принявшем массу эвакуированных предприятий и учреждений, было неслыханной роскошью. Теперь был собственный почтовый адрес: «Свердловск, улица К. Либкнехта, 49, Херсонесский музей», который с еле скрываемой гордостью указывал в письмах Стржелецкий. Директор филиала Государственного Эрмитажа профессор Владимир Францевич Левинсон-Лессинг принял наиболее ценные херсонесские вещи. А доцент Свердловского педагогического института Евгений Георгиевич Суров в свободное от работы время взялся изучить состояние привезенных предметов и материалов. «Он,— как отмечал Стржелецкий,— привлек к делу сохранности ценностей и своих студентов. Я его с полным правом могу считать херсонесским сотрудником, так много он сделал для музея...»