Трубочист появился из-за угла, что-то тихо напевая, но, увидев меня, сразу умолк, смутился, как человек, скрывающий свой оперный голос и теперь застигнутый врасплох.
— Свейки,— поздоровался я.
— Лабрит, доброе утро,— ответил немолодой человек в темной, глухой, до горла, экипировке, обвешанный всевозможными инструментами: складной черпак, бухточка проволоки с грузиком, еще что-то.— Вы, наверное, думаете, я ископаемое?
— Надеюсь, полезное...
Он снял с головы мягкую шапочку из черной саржи, тронул и поправил на себе страховочный ремень с карабином, как бы заполняя невольно возникшую паузу.
— Янис Симеоне зовут меня,— представился он.— Раньше я складывал печи, а потом вдруг захотел ходить по крышам. И так стал трубочистом.— Чувствовалось, что трубочист на правах хозяина предлагает иронически-шутливый тон.
Мы медленно пошли от привокзальной площади к центру. Ночью были заморозки, и крыши домов покрылись белесым налетом недолговечного в эту апрельскую пору инея, и теперь, буквально на глазах, он стаивал и поблескивал на черепичных крышах. В воздухе все еще держалась свежесть, холодящая дымка утра, в которую откуда-то вплетался знакомый запах. Я прислушивался к себе, оглядывался по сторонам и, вспомнив, что таллинцы когда-то топили свои учреждения и дома торфяными брикетами, спросил у Симсонса:
— А чем топят дома в вашем городе?
Он несколько раз потянул носом воздух.
— Это дым березы,— сказал Симсонс, и последняя тень смущения в нем исчезла, уступив место внимательному, сосредоточенному взгляду.
Через несколько шагов трубочист вывел меня к тупику и показал на трубу, торчащую из окне:
— Вот он! Дым, который вас заинтересовал... Там, в профтехучилище, идет ремонт. Надо стены сушить... Ах да, вы спросили меня, чем город греется? Центральным отоплением! — с несколько наигранным безразличием вспомнил он и отозвался так, как обычно говорят о своем конкуренте и при этом не хотят выглядеть пристрастным.— Правда, наш город древний, как и моя профессия, в домах еще много интересных печей, и есть немало людей, которые продолжают сами отапливать свой дом... И конечно, все хотят дровами это делать. Тепло уютное получается, и запах березовой коры... для настроения, когда ты пьешь свой вечерний кофе...
Город просыпался, и Янису Симсонсу все чаще встречались знакомые. Улучив момент, он коротко прерывал разговор со мной, и тогда в воздухе звучало звонкое «Свейки». А Симсонс, возвращаясь к прерванной теме, вспоминал, как после армии он перешел из печников в трубочисты, как первый раз полез на скользкую крышу городской почты... «Здесь она.— Он тут же показывал на самое большое пока строение, попавшееся на нашем пути.— Вот она, моя главная труба!» Так и говорил — «главная труба»... И вдруг снова: «О-о-о, Мартиншь. Свейки. Как тянет печь?» — спрашивал он у прохожего, и тот, удивленный, что трубочист обращается к нему по-русски, успевал лишь ответить улыбкой...
Мы прошли мимо цветочниц, выстроившихся в ряд в начале той самой улицы Ригас, о которой мне говорил мой рижский друг. И когда я уже подумал было, что злоупотребляю вниманием доброго Симсонса, он остановился.
— Здесь, в здании ратуши, я тоже чистил дымоходные трубы... Теперь провели центральное отопление. Но печи остались.
Небольшой двухэтажный дом стоял почти в самом начале улицы Ригас. На гладкой, без орнаментов стене — средневековый герб города с нехитрым изображением: две башни и посредине, над аркой, рыцарь с мечом в руке. Ниже, на фасаде, на уровне глаз прохожих — мемориальная доска из белого мрамора: «В октябрьские дни 1917 г. в этом доме работал военно-революционный комитет XII армии».
— Цесис — первый латышский город, где установилась Советская власть.— Трубочист подождал, дал мне рассмотреть дом.— Дальше не мой участок,— сказал он,— но пойдемте еще немного, я хочу показать вам одно окно.
На окно Симеоне обратил мое внимание издали: оно находилось высоко, на эркере одного из домов... Пока мы подходили к зданию, в окне на наших глазах зажегся свет, и в нем проступила фигура молодого человека и плоскость кульмана.
— Вот он, Марис Лукайжис! — взволновался Симсонс.— Архитектор... Он знает город, как свой дом. Нет. Как любимую книгу.
Человек за окном что-то делал, двигался и вдруг с высоты заметил нас с трубочистом... Узкая улица и теснящиеся друг к другу дома были настолько несоразмерны с привычным масштабом улиц и домов больших городов, что, когда архитектор растворил окно и рассеянно глянул на улицу, мне он показался совсем рядом. Я не удержался и крикнул:
— Как попасть к вам?