Я знал, что в октябре будет праздноваться 200-летие Георгиевского трактата — соглашения о добровольном присоединении Грузии к России, заключенного в 1783 году в крепости Георгиевск. К этому событию приурочивалось завершение очередного этапа реконструкции, тогда же будет праздноваться и Тбилисоба.
— Знаете, между прочим, и наша работа связана с Георгиевским трактатом, — сказал Батиашвили. — Причем прямо связана. Ведь история Тбилиси, — это беспрерывная смена войн и коротких периодов затишья, безжалостных разрушений и интенсивного строительства. Самым страшным было последнее нашествие персов в 1795 году, когда после поражения небольшого войска царя Ираклия II на Крцанисском поле более трети города было сровнено с землей, а остальная часть основательно разрушена.
— Помнится, как раз об этом периоде истории повествует поэма Николоза Бараташвили «Судьба Грузии».
— Да-да, — подхватил Георгий Ираклиевич и прочитал на память несколько строчек на грузинском. Позже, в Москве, я нашел их в великолепном переводе Михаила Дудина:
Лишь имена погибших в тишине
Накат волны передавал волне.
И понял царь, что из всего добра
Осталась только в целости Кура.
— ...Так вот,— продолжил Батиашвили, — после присоединения Грузии к России захватчики уже не смели нападать на наши края. Поэтому в работе реставраторов водораздел проходит по XVIII веку. От зданий предшествующего периода осталась лишь подземная часть — фундаменты, туннели, дренажные системы различных эпох, подземные ходы — среди последних есть даже такие, что тройка лошадей может проехать. А вот здания конца XVIII века и более поздние сохранились. Именно они — исходный материал для создания заповедного Старого Тбилиси...
— Скажите, наверное, новый принцип — принцип охранной зоны — заставляет город менять какие-то привычки?
— Какие-то — да, — с нажимом сказал Георгий Ираклиевич. — Безусловно. Например, транспортная проблема — одна из важнейших. Транспорт — это бич всех охранных зон в мире. Мы надеемся, что нам удастся отвести от «Каласубани» все транзитные потоки.
— А как быть с такими «привычками», как детские сады, школы? Ясно ведь, что старый город — с его преимущественно торгово-ремесленной функцией — не предусматривал такие сооружения.
Батиашвили резко затормозил и взглянул на часы.
— Могу высвободить сорок пять минут, — сказал Георгий Ираклиевич. — Поехали в мастерскую. Кое-что покажу...
И мы помчались на Руисскую, 9.
Опять многократно звучало слово «функция». Вытаскивались планшеты, на которых реконструируемые участки выглядели еще более красочно, чем в жизни. Георгий Ираклиевич подвел меня к большому макету из серо-коричневого картона.
— Вот, — сказал Батиашвили, — как вы думаете, что это?
Необычной формы, трехлепестковое в плане здание удивительно точно вписывалось в сложную конфигурацию внутреннего пространства квартала. Плоская крыша, удобная для прогулок. Изящные обводы лестничных маршей, идущих по периметру. Крытый двор под домом.
— Театр?
— Не угадали. Детский сад. Пришлось покорпеть, прежде чем родилось такое решение. Этот дом будет гармонировать с соседними зданиями, органично войдет в ансамбль квартала. А родители не станут ломать головы, где бы пристроить детей в старом городе. Это вам и пример регенерации, и образец здания, адаптированного под нехарактерную ранее функцию. Таким же образом мы будем искать решения для школ, яслей... Вообще, прежде чем приступить к реконструкции, мы тщательно оцениваем категорию значимости каждого сооружения. Таких категорий четыре. Здание может быть памятником архитектуры, может иметь фоновое значение, может обладать лишь материальной ценностью как капитальное сооружение, наконец, есть здания-паразиты. Вот как раз последние мы сносим без угрызений совести, а к первым трем категориям подход совсем иной: к каждому зданию — индивидуальный. Памятники реставрируем обязательно, а дальше — либо оставляем им прежнюю функцию, либо адаптируем.
— И все-таки как это понять — «адаптируем»? — вставил я. Сорок пять минут, вырванные из жесткого графика этого дня на колесах, подходили к концу, но мне не хотелось, чтобы оставалась неясность. — Я постоянно слышу это слово, а суть ускользает. Что такое адаптация памятника?
— Прошу в машину, — повел широким жестом Батиашвили. — В дороге расскажу.
«Жигули» трясутся на брусчатке крутого Винного спуска. Мы выезжаем на Метехский мост. Над нами слева величественный храм.