Ныне старинное кабардинское село Псыкод застроено особняками, поставленными боком к асфальтированной дороге. Наш «газик» остановился возле добротного дома под черепичной крышей. Открыв кружевную калитку, мы вошли на чистый двор. Справа — дом, слева — загон для скота и птицы. За плетнем был виден огород. Оттуда к нам направлялась молодая женщина с ведром картошки. Гучев поспешил к ней, взял ведро и о чем-то заговорил. Женщина поправила платок на голове, приветливо посмотрела на меня и жестом пригласила в дом.
— Это сноха мастерицы,— шепнул мне на крыльце Замудин.— А Ляца ушла ненадолго к соседям, скоро будет.
Комната, куда пригласила нас молодая хозяйка, была выкрашена в светло-голубой цвет. На большой кровати спала девчушка, свернувшись калачиком на пестром одеяле. На стене напротив висел зеленый плакат выставки «Адыгские циновки». В углу между окнами, чуть наклонно, стояла серая с трещинами продолговатая рама, до половины заполненная плетением. Вскоре пришла другая девочка, постарше, а за ней пожилая женщина с живыми темными глазами. Она сердечно обняла моего спутника, что-то радостно ему сказала по-кабардински и подала мне твердую, как речной голыш, смуглую руку.
После знакомства Ляца принесла сноп камыша, развязала его, расстелила стебли на полу возле рамы и побрызгала на них водой из кружки. Поглаживая влажной рукой по натянутой бечеве, объяснила, что не плела циновку уже два дня и материал немного подсох. Обычно накануне плетения она оставляет стебли на дворе, на ночь, чтобы «роса пела». Впитав за ночь росу, камыш делается мягким и эластичным.
Пока увлажнялся материал, Ляца рассказывала о себе. Родилась она в многодетной семье. С десяти лет научилась плести сначала корзины, а потом и циновки. Арджэны были тогда в каждом доме. Ими утепляли полы, украшали стены, стелили на постель. Ребенок делал по циновке свои первые шаги, старец склонялся к молитве на циновке, называемой намазлыком. Арджэнами покрывали сиденье старшего в доме, на них ставили невесту при первой встрече со свекровью. По древнему кабардинскому обряду, сохранившемуся и в наши дни, циновка провожала человека в последний путь...
Плетение выручало Ляцу всю жизнь. Особенно в те трудные годы, когда умер от фронтовых ран муж и она осталась с пятью детьми. Это сейчас она хлопочет по дому да изредка плетет циновки, а когда помоложе была, работала в колхозе, выращивала кукурузу, овощи, подсолнечник. Да разве все перечислишь, что пришлось делать ее рукам...
Рассказывала Ляца энергично, помогая себе жестами. Ее глаза то печалились, то весело загорались.
Но вот мастерица прервала рассказ, подошла к раме и стала готовиться к работе. Сначала она выбрала подходящие стебли и, сделав из них две петли, прикрепила по краям к основе. Положила в них десятка два стеблей, чтобы они были под рукой. Подвинула ближе к раме табурет и приступила к делу.
Быстро мелькают ее узловатые пальцы. Вот продернут стебель между нитями основы... Вот узлом зафиксирован его край... Новый стебель... С силой падает бердо, прижав стебли книзу... Мастерица словно перебирает струны арфы, протягивая стебель за стеблем.
Под нежный скрип травы я слушаю рассказ Ляцы о главной ее заботе — заготовке материала для плетения. Оказывается, это целая наука — заготовить рогоз, или, как его еще здесь называют, камыл, куга, утана. Долгий опыт позволяет мастерице точно уловить момент, когда надо резать рогоз (в июне, до цветения), и с первого взгляда отличить женские растения (берут их — у них листья мягче, не ранят руки). Ляца знает, сколько времени надо выдерживать рогоз на солнце, чтобы он стал светло-охристым, или в тени, под навесом, если хочешь, чтобы рогоз сохранил природный зеленоватый цвет, и сколько держать в ручье, в проточной воде, где трава приобретает темно-охристый оттенок. Мастерица помнит, что ее бабушка замачивала камыш в яме с корой дуба и ольховыми ветками. Тогда он становился темно-коричневым. Высушенный камыш Ляца расщепляет и подрезает верхушки. Лучшей частью стебля она считает круглую сердцевину — купкы, которую оставляет для плетения корзин и самых лучших арджэнов.
Растет циновка под руками Ляцы...
И вот уже видно, как вырисовывается на ней рельефный узор: в центре ряд ромбов, а по краю цепь зигзагов со столбиками.
— Как называется вот этот узор?— спрашиваю я мастерицу, показывая на большой ромб в центре циновки.
— Это «гухор» — узор сердца... Моя циновка будет на пять «гухор». А это,— мастерица показала на зигзаги по краю циновки,— «след мочи идущего вола».