После того как Европу и Америку тряхнул энергетический кризис и резко подскочили цены на нефть, деловые люди поняли, сколь ненадежны стали традиционные источники нефти. Но еще до этого, в 60-х годах, они стали искать месторождения в малоисследованных и труднодоступных районах океанического шельфа. Особенно крупные месторождения были открыты в Северном и Норвежском морях — на шельфах, принадлежащих Англии, Норвегии, Нидерландам, Бельгии, ФРГ, Франции.
В начале 80-х годов за шельф Баренцева моря взялись и наши нефтяники. На рейде Кольского залива появились специальные суда, личный состав которых был одет в заморские ярко-оранжевые и серо-голубые комбинезоны с надписью по всей спине: «Мингазпром». Вообще-то мурманчане, привыкшие к морякам и атрибутике разных стран, подобно одесситам, ничему не удивлялись. Однако тут пришли в изумление, и не потому, что рабочая одежда, привычно говоря, спецовка, выглядела как выходной наряд. Озадачило слово «Мингазпром».
Со дня рождения Мурманск считался сугубо рыбным городом и удобным портом, незамерзающим круглый год из-за неослабного влияния Гольфстрима. Рыбаки, рыбопереработчики,полярники, докеры, судоремонтники были его подлинными хозяевами. А тут появились нефтяники, возникло объединение «Арктикморнефтегазразведка», вскоре ставшее таким же могучим учреждением, как пароходство.
Для начала взялись за Песчано-озерское месторождение на острове Колгуев. Геологи знали, что обычно месторождения на шельфе и в прибрежных районах на суше связаны друг с другом. Знали геологи, разумеется, и о том, что образующие нефть углеводороды возникли в результате разложения бактериями органических остатков, веками накапливавшихся в осадочных породах. И вот когда с помощью буров добрались до этих углеводородов, случился выброс — неподвластный человеку, как пожар, землетрясение, ураган. Из темных глубин под давлением в 150 атмосфер вырвался нефтяной фонтан, разметал многотонные конструкции буровой вышки. От искры, которая могла возникнуть где угодно — в дизеле, осветительной сети, просто при ударе железа об железо,— полыхнул огонь.
Пожар бушевал неделю, выжег все вокруг, пока его не удалось потушить. А какие беды нанес бы выброс, случись он на платформе в море?! На суше еще как-то можно спастись, но куда денешься в море?
Памятная катастрофа на Колгуеве сразу многому научила. Она сжала людей в жестких (нет, железных!) тисках дисциплины — и технологической, и бытовой.
Первый опыт в освоении арктического шельфа накапливался на буровом судне «Севастополь». В одну из весен, когда началась подвижка льда, стоявшее на цепких якорях судно стало испытывать чудовищные перегрузки. Из Мурманска поступила радиограмма с требованием эвакуировать людей. Приказ есть приказ, ему положено подчиняться. Но заместитель начальника буровой Стефан Павлович Серебро решил оставить на «Севастополе» часть вахты, чтобы посмотреть, как поведет себя судно в момент мощных ледовых перемещений, выдержит ли корпус, устоит ли буровая на месте, можно ли вообще использовать подобные суда в морях Ледовитого океана.
«Севастополь» выстоял. Его лишь развернуло, но якоря, намертво вцепившись в дно, удержали от сноса.
Следующая зима выдалась более суровой. К подвижке начали готовиться загодя, окружили нос и корму судна специальными стойками с тросами; надеялись, что пока лед борется с ними, он растеряет свою убойную силу. Так и получилось.
Однако поиск продолжался. Проверялись идеи монопода — жесткого ледостойкого основания из железа и бетона, катамарана — сдвоенных судов, а также полупогружных платформ... Опыт, полученный «Севастополем», пригодился буровым судам «Валентин Шашин», «Михаил Мирчинк», «Виктор Муравленко», названным именами известных геологов, буровым установкам «Шельф-4», «Кольская».