Когда Алан скрылся в кустарнике, покидая луг Кабара, меня охватила паника. Оборвалась последняя связь с цивилизацией в том виде, в каком я ее понимала, я лишалась единственного человека, говорящего в лагере по-английски. Чтобы совладать с неудержимым желанием броситься вслед за ним, я вцепилась в стойку палатки.
Через несколько минут после ухода Алана один из двух африканцев, оставшихся в лагере, подошел ко мне и, явно желая быть полезным, спросил: «Унапенда маджи мото?» Напрочь забыв все слова на суахили, я залилась слезами и юркнула в палатку. Через час, успокоившись, я попросила конголезца медленно повторить свой вопрос: «Не угодно ли горячей воды?» Для чая или помыться — он не уточнил, но, очевидно, полагал, что именно в этом нуждаются все «вазунгу» (белые люди), оказавшись в беде. Я взяла несколько кувшинов горячей воды, не скупясь на «асантес» (спасибо), убеждая африканцев в том, что их внимание оценено по достоинству.
Первые Контакты
В первый же день не успела я прошагать по тропе и десяти минут, как столкнулась с одиноким самцом гориллы, нежившимся на стволе дерева над крохотным озерцом на краю луга
Кабара. Пока я вытаскивала бинокль из футляра, застигнутый врасплох самец спрыгнул на землю и исчез в густых зарослях на склоне горы. Я потратила целый день, пытаясь догнать его, но с моим умением лазать по горам угнаться за одинокой испуганной гориллой мне было не по силам. Между прочим, это был первый и последний раз, когда мне удалось встретить гориллу, отдыхавшую на открытом месте. Гориллы, как правило, избегают открытых мест и больших водоемов — именно в этих местах чаще всего можно встретить людей.
Не все сюрпризы приходились на дневное время. В четвертую ночь моего пребывания в Кабаре раздался глухой рокот, меня подбросило, и я в спальном мешке откатилась в противоположный конец палатки. Палатку трясло, будто проснулся один из дремавших долгие века вулканов. Я почувствовала не столько страх, сколько досаду при мысли, что моим исследованиям, не успевшим начаться, приходит конец. Немного придя в себя, я ощутила сильный запах, который и объяснил суть явления. Три слона решили, что нет ничего удобнее для чесания боков, чем палаточные стойки, а один из них оставил визитную карточку у самого входа в палатку. Эти три слона, а за ними и другие, стали частыми гостями в лагере, и меня всегда поражало их любопытство и полное отсутствие страха.
Из-за почти ежедневных встреч со слонами, буйволами, лесными кабанами и, конечно, гориллами работа на природе была гораздо более увлекательной, чем часы, проведенные в лагере. С первых же дней я погрязла в бумагах, из которых мне так и не удалось выкарабкаться до последнего дня.
Палатка два с половиной на три метра была одновременно спальней, кабинетом, ванной и помещением для сушки одежды, вечно мокрой в условиях влажного тропического леса. Десять деревянных ящиков, накрытых экзотической местной тканью, служили столами, стульями, шкафами и картотекой. Под столовую отвели вторую комнату «хижины для мужчин». Это небольшое деревянное строение уже лет тридцать пять давало кров многим работникам и гостям национального парка, а иногда и браконьерам... Мои помощники во главе с Санвекве готовили пищу на очаге посреди комнаты, отчего здесь вечно висел дым.
Мужчины поедали колоссальные количества батата и картошки, цветной фасоли, кукурузы и свежих овощей, изредка доставляемых из деревни Кибумба у подножья горы. Если меня поначалу и смущало, что мое меню более разнообразно, чем у африканцев, то это ощущение скоро прошло, потому что они не скрывали своего вежливого презрения к консервам, составлявшим основу моего рациона.
Гориллы живут рядом с горой Микено и на ее склонах сравнительно устойчивыми социальными группами — семействами. Состав их меняется с рождением одних особей, смертью других и при переходе отдельных животных из одной группы в другую. В семействе может быть от двух до двадцати обезьян, в среднем около десяти особей. Типичная группа состоит из вожака — серебристоспинного половозрелого самца в возрасте пятнадцати лет, который весит около 170 килограммов, то есть он почти вдвое крупнее самки; одного черноспинного, незрелого в половом отношении, самца в возрасте от восьми до тринадцати лет и весом около 115 килограммов; трех-четырех взрослых самок старше восьми лет, каждая весом около 92 килограммов, которые связаны с серебристоспинным вожаком супружескими узами до самой смерти; и, наконец, трех-шести малолеток, то есть животных моложе восьми лет.