— А они-то на что? — спросил я у парня с тачкой.
— Сгодятся! — крикнул он.
Люди сами толпами валили на улицы, становясь непосредственными участниками праздника. На втором ярусе города, куда машинам был путь заказан, царили радость и смех. Все сто пятнадцать ассоциаций города, начиная от клубов любителей домашних животных и кончая защитниками прав арабских женщин, у своих стендов агитировали за вступление. Агитировала и Ассоциация родителей-алкоголиков, избавляющихся от пристрастия к спиртному (была и такая). Правда, в отношении последней у меня возникли сомнения — я так и не смог доподлинно выяснить, кого принимают в ассоциацию: уже законченных алкоголиков, желающих стать родителями, или родителей, скатывающихся к алкоголизму.
Патриция и Бертран тоже были при деле. Патриция и ее сослуживицы, работающие в санитарной службе города, развернули балаганчик санпросвета. Бертран и я помогали им. Сложность заключалась в том, что все атрибуты, плакаты и прочее приходилось носить на себе, ничего не попишешь — второй ярус. Посетителями балагана были в основном дети. Они знакомились с плакатами, получали конфетку, брошюрку или открытки и, довольные, уходили.
К обеду посетителей поубавилось, и нам удалось посмотреть окрестности. Поехал и местный журналист Жан-Марк Ромби, живой свидетель строительства Юлиса. Жан-Марк — француз, но родился в Алжире. В 1962 году его родители, как и большинство французов, покинули Северную Африку и перебрались на родину. Ему тогда было семнадцать лет. Окончив университет, он приехал работать в Бюр-сюр-Иветт, где нашлось свободное место.
— Я застал еще то время, когда здесь выращивали клубнику и свеклу,— рассказывал Жан-Марк, попыхивая сигаретой. Его желтое, прокуренное лицо порозовело, а глаза за толстыми стеклами очков начинали светиться.— Клубнику продавали, а свеклу перерабатывали на спирт на фермах Куртабёф и Гран-Вивье. Видишь,— он махнул рукой в сторону коричневых построек,— сохранилась дистилляционная башня. А ферму отдали под казарму пожарной охраны. Сохранилась винокурня и в Куртабёфе, но и она бездействует. А какую делали клубничную наливку!
Выращивали здесь кукурузу и немного винограда. Виноградники как раз находились на месте, где стоит сейчас город. В память о них в Юлисе один из районов так и назван — Виноградники. К винограду во Франции испокон веку отношение уважительное. Поэтому, когда началось строительство города, виноградники перенесли в городской парк. С тех пор зреют лозы у пруда. Собирают виноград для местных нужд, в продажу он не идет. Да и в прошлом никто не слыхивал о марке вина Юлис.
В отличие от винограда местная клубника славилась, правда, не качеством, а количеством. Но, говорят, что ею не брезговал и Людовик XIV. Версаль был неподалеку. Память о былой клубничной славе хранит Маркуси, небольшая деревушка, где до сих пор отмечают праздник урожая этой ягоды. Да, пожалуй, господин Кордон, мэр Бюра, поддерживает ягодную репутацию здешних мест и продает со своих клубничных полей по два урожая в год.
Мы проехали мимо разноцветных кубиков зданий промышленной зоны Куртабёф. Только металлические заборы, кажется, построены фундаментально, а сами конторы и цеха выполнены из легких сборных конструкций. Цыганский табор, да и только, остановившийся у городской черты. Но все так и должно быть: сборные конструкции позволяют в кратчайший срок перестраиваться, перепрофилировать производство, осваивать новейшие достижения науки и техники.
Бертран пристроился за мусоровозом, некоторое время едем за ним. Остановились, а грузовик покатил дальше, повернул направо и замер у здания, где стоял такой же «мусорщик».
— Наша фабрика тепла,— пояснил Бертран,— отсюда Юлис получает горячую воду.
— Не только тепла,— поправляет его Жан-Марк,— но и завод по переработке отходов. Сюда привозят мусор из 11 близлежащих коммун. Отходы сортируют. Упаковки и прочие обертки являются отличным топливом. Органические отходы перерабатываются в удобрения. Шлак — отход из отходов — идет на подсыпку дорог. Получается из отходов безотходное производство.
Кругом чистота и порядок, ни дыма нет, ни вони. А ведь передо мной была самая настоящая помойка для одиннадцати коммун, и всего-то в двух шагах от Юлиса.
Интересно, что теперь сказал бы Фонвизин, путешествовавший в конце XVIII века по Франции и написавший тогда о Париже: «...нечистота в городе такая, какую людям, не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно. Почти нигде нельзя отворить окошко летом, от зараженного воздуха... напрасно говорят, что причиною нечистоты многолюдство. Во Франции множество маленьких деревень, но ни в одну нельзя въезжать, не зажав носа. Со всем тем привычка от самого младенчества жить в грязи по уши делает, что обоняние французов нимало от того не страдает».