Вся эта обстановка создавала простор для молчаний.
И вот на таком чаепитии мы с профессором Ямамотой беседуем о загадочном до сих пор для меня японском языке.
Вот он берет ручку и рисует два символа.
— Правый из них значит «дождь» — «ваме». Левый — «фрукт» — «уме». А вместе эти символы значат «сезон дождей» и произносятся, как «тсу-ю».
— А причем здесь фрукт — уме? И что это за фрукт?
— Это такая как бы слива. Только маленькая. И не сладкая. Скорее горькая. Ее маринуют в Японии на зиму. А в название сезона она попала потому, что созревает в это время.
В один из таких дней, во время чая, секретарша Мики вдруг поставила передо мной банку с красивым соком. На дне банки лежал десяток зеленых слив.
— Это вам, Зотиков-сан, от мамы подарок. Это слива-уме. Ее мама сделала восемь лет назад.
К концу чая пришла еще одна секретарша, она лучше говорит по-английски, и когда она узнала, что Мики дала мне консервированных уме, она объяснила мне, что это вино из уме. А консервированные уме выглядят по-другому. Она вдруг полезла в сумку и достала две зеленых небольших сливы, протянула их мне. Я тут же потянул их в рот попробовать.
— Стойте, стойте! — закричали, замахали руками все королевы чайной церемонии. И по тому, как испуганно они махали руками, я понял, что эти сливы нельзя есть.
Потом, когда все успокоились, одна из них объяснила мне, что эти сливы еще не спелые, поэтому содержат яд. Но хороши для консервирования (или для изготовления вина? — не понял я).
На следующий день я побывал у своего знакомого учителя. Увидев мои записи о «сезоне дождей», он вдруг сказал что-то своему сыну первому (не старшему, а первому, хоть он у него всего один), и через минуту сын вернулся с блюдечком, на котором лежали темно-фиолетовые круглые плоды, чуть больше крупной черешни. Рядом лежали тонко нарезанные ниточки чего-то фиолетового.
— Пробуй. Это плод той сливы-уме, — сказал хозяин, глядя на меня добрыми глазами.
Плод оказался соленой сливой, маринованной, даже горьковатой, немного сладкой и с крупной косточкой.
— Еще сто лет назад у нас было так мало еды в Японии. Обычной едой японца был рис и соленые сливы-уме сверху.
Лисица крадется к дыне
И снова я обращаюсь к Басе. Теперь к стихам, которые привлекли мое внимание еще в Москве своей несуразностью, что ли.
Во тьме безлунной ночи
Лисица стелется по земле,
Крадется к спелой дыне.
«Разве лисица ест дыни? — спрашиваю я себя. — И зачем ей красться во тьме безлунной ночи за дыней? Дыня убежит? Или дыни так охраняют?»
Но дыня так часто встречается в стихах Басе, что я начал думать, что в Японии все едят только дыни. И чуть было не купил одну при первом походе в магазин. Маленькие, типа нашей «колхозницы» (забытое слово), — дыни лежали на самом виду, аккуратно обвитые сеточками. Но когда посмотрел на цену, вздрогнул. Такая дынька в пересчете стоила около 10 долларов, а десяток бананов — в двадцать раз дешевле.
Когда познакомился с американкой китайского происхождения, Авророй, спросил ее, что она думает о цене дынь в Японии. Она даже руками замахала — цена оказалась слишком большой и для американцев. Но потом она посерьезнела и сказала, что для японцев есть что-то священное в слове «дыня» и самой дыне. Поэтому она героиня многих сказок и рассказов.
— Может, потому что она похожа на модель солнца? А солнце здесь главное божество, — высказала она предположение.
В очередной «чай» в моей лаборатории в три часа дня, сидя за столом с мисс Ота (или Ота-сан) и мисс Танигава (Танигава-сан), которую я сначала звал Мики, а потом понял, что здесь так не принято, я спросил профессора Ямамото о дыне издалека:
— Удивительно, как много места в поэзии Басе отведено дыне. Почему это?
Теперь уже удивился профессор: