— Еще одно такое движение, и вы умрете. Вы что, спятили?
— Нет, но этот человек — да, и умереть пришлось бы всем нам. Он тянулся за пистолетом. — Фарнхольм с негодованием посмотрел на упавшего Ван Эффена. — Я слишком далеко зашел, чтобы умирать вот так.
— Вы умный старик, — вкрадчиво проговорил офицер. — Вам действительно не на что рассчитывать.
«Действительно, не на что, — беспомощно подумал Николсон — не на что совсем». Он ощутил непреодолимую горечь оттого, что им пришлось преодолеть столь многое, и что все должно было закончиться именно так. Николсон услышал глухое бормотание Питера за своей спиной и, обернувшись, увидел мальчика, стоящего на корме и смотрящего на японского офицера сквозь решетку перекрещенных пальцев. Питер не выглядел особенно испуганным, просто замер в удивлении. Яростное отчаяние нахлынуло на Николсона: поражение может принять любой, однако присутствие ребенка делало его невыносимым.
Две санитарки сидели по обе стороны старшего помощника. Темно-карие глаза Лины были широко раскрыты от ужаса. В голубизне же глаз Гудрун читались лишь грусть и отчаяние, точно отражая собственное настроение Николсона. Николсон медленно обводил глазами шлюпку и везде натыкался на все те же страх, отчаяние и ошеломляющую, щемящую горечь поражения. Правда, лицо Сайрена было бесстрастным, как всегда; глаза Маккиннона стреляли из стороны в сторону, быстро оглядывая то шлюпку, то катер, будто оценивая все ничтожные шансы на сопротивление. И наконец генерал казался неестественно беззаботным: обняв хрупкие плечи мисс Плендерлейт, он что-то шептал ей на ухо.
— Какая трогательная и жалостная сцена, вы не находите? — Японский офицер притворно-горестно покачал головой. — Но, заметьте, собирается дождь, и дождь сильный. — Он посмотрел на надвигавшуюся с северо-востока гряду облаков и плотную пелену дождя, уже рябившую темневшее море менее чем в миле от них. — Я не люблю мокнуть под дождем, особенно если в этом нет никакой необходимости. А посему предлагаю...
— Всякие предложения излишни. Вы что, думаете, я собираюсь заночевать в этой чертовой шлюпке? — Николсон обернулся на глухой, раздраженный голос Фарнхольма, вставшего в полный рост с кожаным саквояжем в руке.
— Что... что вы делаете? — воскликнул старший помощник.
Фарнхольм взглянул на него и улыбнулся, изогнув верхнюю губу с ленивым презрением, поднял глаза на стоявшего на катере офицера и ткнул большим пальцем в направлении Николсона.
— Если этот дурак попытается наглупить или каким-то образом удержать меня, пристрелите его.
Николсон уставился на генерала в полнейшем недоумении, затем посмотрел вверх, на офицера, и не обнаружил в нем не только недоумения, но даже и тени замешательства. Довольно ухмылявшийся японец начал быстро говорить на совершенно непонятном Николсону языке, и Фарнхольм тут же с готовностью ему ответил, бегло произнося слова чужой речи. И затем, прежде чем старший помощник успел осознать, что происходит, генерал сунул руку в свой саквояж и, вытащив оттуда пистолет, принялся пробираться к борту шлюпки с саквояжем в одной руке и оружием — в другой.
— Этот джентльмен сказал, что нас рады видеть. — Фарнхольм улыбнулся Николсону сверху. — Боюсь, это относилось только ко мне, желанному и, как видите, высокочтимому гостю. — Он повернулся к японцу. — Вы поработали превосходно. Ваша награда будет соответствующей. — Тут он резко перешел на иностранный язык — японский, понял Николсон, — и разговор длился почти две минуты.
Первые капли нового дождевого шквала забарабанили по палубам катера, и Фарнхольм снова взглянул на старшего помощника.
— Мой друг предлагает вам подняться на борт в качестве пленников, — сказал Фарнхольм. — Однако я пытаюсь убедить его, что вы слишком опасны и вас следует расстрелять на месте. Мы намерены обсудить способ вашего устранения в более комфортных условиях. — Он снова повернулся к японцу. — Привяжите шлюпку к корме. Терять им нечего, и было бы в высшей степени неразумно оставить их у борта. Идемте, друг мой, давайте спустимся вниз. — Он насмешливо поклонился. — Капитан Файндхорн, мистер Николсон, мое почтение.
Спасибо, что подбросили. Благодарю также за неизменную обходительность и профессиональное мастерство, без которого встреча с моими добрыми друзьями была бы невозможной.
— Будь ты проклят, предатель! — медленно, с яростью проговорил Николсон.