Какие же мы бываем глупые, когда не осознаем, что значит вода. Правильно говорят люди пустыни, что вода — это жизнь. В этом я убедился на собственном опыте. Я просидел в арыке, уже в полной темноте, часа три, впитывая в себя влагу, как засохший цветок. Митя все это время стоял рядом, горделиво и спокойно наблюдая за всеми моими причудами. Я брызгался, барахтался и бултыхался прямо в одежде. По глазам верблюда я видел, что он счастлив так же, как и я. Поздно вечером, у костра, с кружкой живительного чая, наконец-то наступил тот благодатный миг, которого я ждал в течение этих долгих десяти дней. Первая половина пути пройдена, назад дороги нет. Только вперед и только на восток. Я радовался, как ребенок.
Утром, напоив Митю, я спустился к арыку, чтобы заполнить всю пустую посуду. Каково же было мое удивление, когда вернувшись, увидел у себя на рюкзаке огромнейшую кобру с широко раздутым капюшоном. И хотя мне и раньше приходилось сталкиваться со змеями, в том числе и с кобрами, такой великолепный экземпляр — почти двухметровой длины — встретился впервые. Змея мягко раскачивала раздутым капюшоном, делая короткие выпады в ту сторону, откуда ей могла грозить опасность. Я замер. Змея, продолжая пугать меня, еще какое-то время (которое мне показалось вечностью) раскачивалась на горбу рюкзака, а потом грациозно сползла на песок и исчезла также неожиданно, как и появилась. Самое-то обидное, что фотоаппарат лежал в рюкзаке и я не смог запечатлеть великолепную рептилию. За эти дни мне не раз встречались и эфы, и кобры, и гюрзы. Стоит только догадываться, кто кого боялся больше. Хотя змеи, как правило, не причиняют зла человеку, в отличие от последнего.
Веселый и довольный, я двигался дальше, обдумывая свои будущие путевые заметки. На какое-то время мне показалось, что пустыня смирилась со столь настойчивым чужаком, рискнувшим нарушить ее покой. Как же я был наивен...
...Почти прожит изнурительный день под беспощадным каракумским солнцем. Вечером я почувствовал, что Митя стал выдыхаться, поэтому мне пришлось спешиться и вести его под уздцы. Мои ноги гудели от вязкого песка. Сколько раз, спотыкаясь и падая, приходилось нам переваливать через сыпучие барханы!
Часов в семь вечера я увидел вдали на горизонте огромную, серо-черную полосу — это приближалась песчаная буря. И, как назло, нигде вокруг не было видно ни одной дюны, за которой можно было бы переждать этот апокалипсис. Я едва успел окопаться, как началось что-то страшное... Ветер был настолько мощный, что при сильных порывах невозможно было дышать. Песок был везде. Глаза нельзя было открыть: забивались песком и пылью сразу же. Песок противно скрипел на зубах. Лишь только обмотавшись полотенцем, я смог спокойно подышать. Через несколько часов после начала бури мой верблюд стал нервничать и тихо рычать. Буря не стихала всю ночь и все утро.
Только часам к 11 стало светлее, хотя в обычные дни в семь утра солнце уже палит нещадно. Не сомкнув глаз всю ночь и не позавтракав, я принял решение все-таки продолжать движение, хотя Митя, как мне показалось, заболел. Глядя в его печальные глаза, я чувствовал, как у меня невольно подкатывает комок к горлу, но надо было идти. Взяв верблюда под уздцы и сгибаясь от встречного ветра, я, да и Митя тоже, с усилием преодолевали каждые 200 метров. Ураганный шквал не прекращался ни на минуту. С большим трудом пройдя около десяти километров, я совершенно выбился из сил. Внутреннее чувство подсказывало, что Митя также на пределе. И вот наступил момент, когда я упал, не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. Дышать по-прежнему было невозможно. Без сна и еды вот уже почти двое суток... Я лежал, обессилевший, в самом центре взбунтовавшейся стихии и читал «Отче наш...» Мне казалось, что наступает конец моего перехода.
Я очнулся от того, что на меня кто-то долго и пристально смотрит. Открыв глаза, увидел перед собой шакалов, обнюхивающих меня со всех сторон. Попытался крикнуть, чтобы отогнать их, но получился лишь слабый выдох и хрип. Я даже не смог пошевелить рукой — почти весь был занесен песком.
Я понял, что оказался на пути плавающего бархана. Тот, кто был в пустыне, знает, какую опасность представляет огромная гора сыпучего песка, передвигающаяся под сильными порывами ветра. Человек, встретившись с таким барханом, легко может быть похоронен заживо.
Если бы не верблюд, заслонивший меня, плавающий бархан целиком засыпал бы меня. Только сейчас я стал понимать, что все-таки еще жив. С большим трудом начал откапываться. Ветер стал чуть-чуть тише, но песок и пыль вес также затрудняли движение. Митя был совсем плох, он лежал, положив голову на песок, не моргая и не обращая внимания на мои команды и уговоры. Казалось, ситуация сложилась безвыходная. Мне предстояло пройти чуть меньше половины пути, но без моего спутника это было практически невозможно. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что уж лучше бы я и не просыпался. Но надо было идти. Огромными усилиями мне удалось поднять верблюда, и только к вечеру, когда ветер почти стих, мы двинулись вперед. Уже давно стемнело, когда, изможденные и вконец измотанные, мы свалились от бессилия и уснули.
За ночь Митя немного пришел в себя, и назавтра, сидя у него на мягком горбу, я с ужасом вспоминал то, что нам пришлось пережить. Теперь это казалось каким-то страшным сном.
Жара. Кругом одни пески и барханы, уходящие далеко за горизонт. Рубаха покрылась соленой коркой. Безжизненная и многокилометровая пустыня. Шаг за шагом, мы приближаемся к конечной точке нашего путешествия. Осталось каких-то 400 км — и мы в лагере. Должен сказать, что с самого начала перехода меня не покидало гнетущее ощущение чьего-то присутствия. Казалось, будто ее величество Пустыня наблюдала за мной и распоряжалась, и управляла мной, как хотела. Я чувствовал себя марионеткой в ее руках.
Опять что-то неладное случилось с Митей, он снова сиял тихо хрипеть. Слава Богу, неожиданно мы встретили отару. Чабаны, узнав, откуда я и куда следую, чуть ли не с поклоном проводили к себе в шалаш. Они с неподдельным вниманием выслушали мой рассказ о всех приключениях, которые довелось испытать. Осмотрев Митю со всех сторон, подтвердили мои догадки: сказали, что верблюд тяжело болен и что через несколько десятков километров, если сейчас не остановиться, упадет. Возможно, в дороге он наступил на змею или его укусил ядовитый тарантул. Такого сюрприза, честно говоря, я не ожидал. Я прекрасно понимал, что без верблюда будет очень тяжело, практически невозможно идти по пескам. Но и сходить с маршрута не собирался. Осталось каких-то 200 км. Взвесив все «за» и «против», я принял решение идти пешком... Да, да, заканчивать свой переход придется пешком, хотя это очень рискованно и опасно. С грустью думал о Мите, с которым столько пришлось пережить... К вечеру, попрощавшись со своим верным другом и гостеприимными чабанами, я — с рюкзаком на спине — вышел на свой финальный и, наверное, самый трудный отрезок пути. Теперь я был в совершенном одиночестве.
Первые два дня не доставили хлопот. Я шел на юго-восток, размышляя о том, какую же моральную поддержку оказывал мне мой бактриан, скрашивая одиночество, и как же было жалко его потерять! Пополнив запас воды в одном из немногочисленных колодцев, я уже не шел, а почти летел, чувствуя приближение финала. Трехэтажные барханы казались маленькими бугорками. Во мне словно открылось второе дыхание. Соленый пот, который раньше разъедал глаза, казался свежей влагой.
К полудню на горизонте показались знакомые очертания палаток. Я дошел!!! Я жив!!! Такого чувства я не испытывал никогда в жизни. Бросив тяжелый рюкзак на землю и обнявшись со всеми друзьями-археологами, почувствовал, что теряю сознание. Помутнело в глазах... Когда очнулся — не помню. Открыв глаза, увидел свод палатки и лучи начинающего припекать солнца. Моя душа ликовала.
Я на себе испытал то, что чувствовал древний житель Востока. Страх, радость, жажда, усталость, отчаянье — они остались такими же, что и две с половиной тысячи лет назад.