К тому времени Раджа сразил тяжелый недуг — астма, особенно мучительная в тропиках. Часами он не снимал кислородную маску, от которой кружилась голова и постоянно клонило в сон. Когда болезнь отступала, он бродил по улицам Бомбея со своей старой камерой и снимал все подряд: деревья, мальчишек, уток на пруду, как будто бесхитростная правда этих съемок могла вернуть его фильмам ушедшую из них искренность. Мало кто из горожан узнавал в чудаковатом старике с камерой знаменитого актера. В завершающих своих картинах Радж уже не играл. Его последним появлением на экране стал эпизод в английском «Киме», снятом по роману Киплинга.
1985 год. Радж Капур во время интервью: «Кино — единственный вид искусства, который может доходить до миллионов людей одновременно, вот почему я пытаюсь делать фильмы, которые могут смотреть миллионы»
На закате
В 1988 году Капуру присудили премию имени основателя индийского кино Дадасахеба Пхалке за вклад в кинематограф. Он был вне себя от радости — его любят, о нем помнят! Вручать награду приехал сам президент Индии Венкатараман, в зале Сири-Форт собрались сотни людей. Получая из рук президента изящную золоченую статуэтку, Радж не мог не думать, что одним из первых награжденных ею стал его отец, но тот получил награду посмертно, в 1972 году. Он еще не достиг возраста Притхвираджа, а смерть уже дышит ему в спину. Едва эта мысль пришла ему в голову, как все вокруг поплыло перед глазами, и Радж свалился на пол с приступом астмы.
Его перевезли в самую современную клинику в Нью-Дели, но вердикт врачей был неутешителен. Каждый день под окнами больницы дежурили тысячи людей, а у кровати сменяли друг друга члены многочисленного семейства Капуров. От него не отходила верная Кришна, которая по-прежнему не давала интервью. Рядом с ней были Риши, Рандхир и Раджив, известные кинорежиссеры. Были и дочки Рандхира — Карина и Каришма, уже в следующем десятилетии им предстояло стать звездами индийского кино, продолжив семейную эстафету.
Радж Капур умер рано утром 3 июня 1988 года. Его смерть не заметили ни в Советском Союзе, сотрясаемом перестройкой, ни на Западе, где к новому индийскому искусству по традиции относились свысока. Да и в Болливуде мало кто из новых кумиров вспомнил того, кто выдал им путевку в жизнь. Зато простые индийцы еще много месяцев засыпали цветами то место на берегу Ганга, где по древнему обычаю был развеян прах Капура. Они вспоминали того, чьи фильмы на протяжении десятилетий внушали им надежду и желание жить. Того, кто, оставив позади славу, богатство и роскошь, шагнул в вечность тем же бродягой, грустным клоуном с веселой нарисованной улыбкой.
Вадим Эрлихман
Еще один круг на карусели. Тициано Терциани
В книге с таким названием, которую издательство «СЛОВО/SLOVO» представляет отечественному читателю, итальянский писатель, философ, журналист, путешественник Тициано Терцани пишет о финальном сражении своей жизни, сражении со смертельной болезнью и одновременно о поисках истины. Это рассказ человека, научившегося жить в гармонии с миром и самим собой. Терцани учит слышать себя, все и вся вокруг себя, а также преподносит читателю бесценный подарок — найденную им формулу бессмертия. Тициано Терцани родился во Флоренции в 1938 году. Став юристом, он без труда получил работу в фирме «Оливетти», крупнейшем производителе офисной техники в Италии. В 1965-м Терцани отправили в командировку в Японию — эта поездка стала первым знакомством с Азией и перевернула его жизнь. Он предложил свое сотрудничество итальянским ежедневным газетам «Коррьере делла сера», «Репубблика» и немецкому журналу «Шпигель». Терцани молниеносно обрел популярность, стал одним из самых известных и авторитетных журналистов международного уровня. Его первая книга Pelle di leopardo («Кожа леопарда», 1973 год) повествует о последних годах войны во Вьетнаме. Книга Un indovino mi disse («Гадалка сказала мне») — увлекательный рассказ о путешествиях по азиатским странам. Поездка длилась приблизительно год, и, следуя совету предсказателя, за целый год путешественник ни разу не летал на самолете. Терцани был человеком, что называется, международного масштаба. Он жил в Пекине, Токио, Сингапуре, Гонконге, Бангкоке, а также в Дели — городе, который стал для журналиста вторым домом. Его пребывание в Пекине закончилось арестом и высылкой из страны за подрывную деятельность — «контр революционные действия». Основываясь на этом опыте, он написал La porta proibita («Запретная дверь») — критическую книгу о постмаоистском Китае. В 1997-м Терцани был награжден премией имени Луиджи Бардзини за репортерскую деятельность. После печальных событий 11 сентября 2001-го он написал еще одну книгу — Lettere contro la guerra («Письма против войны») — свой ответ возросшей волне антиисламских настроений.
Целыми неделями, когда сияло весеннее солнце или метровым слоем снега заваливало вход, а дубы и рододендроны стояли как ледяные гиганты, я наслаждался гостеприимством восьмидесятилетнего мудрого индийца, который был поглощен единственным — размышлением о смысле жизни. Когда-то он был знаком со всеми великими учителями своего времени, а теперь живет там в одиночестве, будучи убежденным, что истинный великий Учитель внутри каждого из нас. По ночам, когда тишина становится такой осязаемой, что можно услышать ее таинственный гул, он встает, зажигает свечу и садится перед ней. Так он проводит час-другой. Чем же он занят в это время?
— Пытаюсь быть самим собой, — ответил он мне. — Расслышать мелодию.
Время от времени после прогулки по лесу по следу леопарда, который как-то ночью съел его сторожевую собаку, он поднимался ко мне по деревянным ступенькам, и я на маленькой газовой плитке кипятил воду из ближайшего родника, чтобы заварить две чашки китайского чая, запасы которого у меня всегда с собой.
— Силы видимые и невидимые, осязаемые и неосязаемые, мужские и женские, темные и светлые — словом, все силы Вселенной сообща устроили так, чтобы мы с тобой в этот час могли сидеть здесь у огня и пить чай, — говорил он посмеиваясь, и смех этот сам по себе уже дарил радость. То и дело цитируя Плотина и Боэция, Упанишады, строку из Бхагават-гиты, Вильяма Блейка или какого-нибудь суфийского мистика, он углублялся в одну из своих оригинальнейших теорий об искусстве и музыке или признавался в своем «первородном грехе»: в том, что для него «быть» всегда было куда важнее, чем «делать».
— А мелодия? — спросил я его однажды. — Это непросто. Нужно всегда быть наготове, и временами ты сможешь ее услышать.
Это мелодия внутренней жизни, той, что в основе всех жизней, той, в которой всему есть свое место, где все есть часть единого целого — добро и зло, здоровье и болезнь; той самой внутренней жизни, в которой нет ни рождения, ни смерти.
Прошли дни, и, глядя на эти великолепные горы, неизменные, незыблемые — истинное воплощение постоянства, но в сущности такие же изменчивые и эфемерные, как и все в этом мире, радуясь общению с моим другом, с этой прекрасной старой душой, встреченной на моем пути совершенно случайно, я почувствовал, что мое долгое и непростое путешествие, которое началось в болонской больнице, близко к завершению.
Я приступаю к описанию своих поисков, главным образом, потому, что знаю, насколько опыт странника, преодолевшего часть трудного пути, придаст смелость тому, кто только-только к нему готовится. И еще потому, что вскорости путешествие мое обернулось поисками средства не столько от моего рака, сколько от болезни, которой подвержены мы все, — от смерти.
Но болезнь ли это — наша обреченность на умирание? Стоит ли этого бояться, считая неким «злом», которого следует сторониться? Возможно, что нет.
— Представь себе, каким безумным был бы мир, если бы все были бессмертны и нам бы пришлось толкаться тут вечно среди всех, кто жил прежде! — сказал однажды один мой старый товарищ, когда мы с ним гуляли по лесу. — Главное понять: жизнь и смерть — две стороны одного целого.