Проезжая как-то через город, нам пришлось притормозить па перекрестке: мы встретились с каким-то праздничным шествием. Мужчины и женщины танцевали под звуки флейты и барабана, их накидки мягко колыхались, белея в вечерних сумерках. Впереди шел юноша, исполнявший, как видно, роль ведущего: его глаза горели от азарта, а в руках он нес нечто запеленатое в «ламбо» — так называется накидка. Когда мы подошли поближе, то увидели, что это нечто — мумия с пустыми глазницами. На шее у нее был венок, руки, напоминавшие две сухие ветки, сложены на груди.
Дело в том, что на Мадагаскаре умерший не считается окончательно умершим, его власть над семьей остается, и у него, как и у живых, есть потребность в перемене мест и развлечениях. Мертвеца помещают в большой и красивый склеп, украшенный деревянными скульптурами и рогами жертвенных быков, и раз в году навещают. Мумию пеленают в новое ламбо и идут с ней на прогулку в поле, навещают старых друзей, а вечером устраивают более или менее скромную попойку.
Мадагаскарцы, кстати сказать, сумели приспособить старый обычай к новым условиям; мумии теперь разъезжают в автобусах и даже летают на самолетах. Случается, что вместе с ними идут в кино на какой-нибудь ковбойский фильм и кончают вечер в бистро.
...В столице открывался Большой туристский конгресс, на который мы с Хасснером были приглашены в качестве почетных гостей. (На другой день местная газета сообщила: «Гость из Швейцарии (!) выступил с коротким докладом о перспективах морского рыболовства в его стране». Я, конечно, знаю, что мой французский далек от совершенства, но чтобы простую благодарность за еду и прием можно было истолковать как доклад о рыболовстве — это уже выше моего понимания.)
Среди ораторов на этом конгрессе мне понравился господин Леблон, произнесший доклад «Родственные острова, или Потерянный рай. Героизм и динамизм во франко-английском альянсе Индийского океана». Месье Леблон был из тех ораторов, которые настолько хорошо владеют словом, что мысль уже не имеет никакого значения. Его описание родственных островов, то бишь Реюньона и Маврикия, начиналось так: «Посредине, нет, почти в центре, чтобы не сказать, в самом сердце моря очарования и загадок, которое мы зовем Индийским океаном, из волн вздымаются два острова. О! Они уж видны!»
— Не вздумайте туда ехать, — тихо сказал мне мой сосед. — Я могу вам рассказать об этом острове такое, что вы ахнете.
Конечно, этого было для нас достаточно. Мы с Хасснером сочли, что посетить этот своеобразный остров — наш журналистский долг. Итак, следующим был
Реюньон
Мы приземлились в аэропорту Сен-Дени ночью на посадочной полосе, зажатой между морем и крутой стеной гор. Стояла изнуряющая жара, океан вздыхал и стонал, как больной зверь. Мы долго бродили по темному городу, где воздух был липким и пах жженым сахаром, пока наконец не разыскали «Отель Кольбер».
Нас с Хасснером уж никак не назовешь привередами, нам приходилось ночевать по-разному, но тут даже мы заколебались. Причиной этому была не грязь и даже не курицы, которые кудахтали в пустых номерах, охотясь за тараканами, — а запах. Я в жизни не встречал такого воздуха — опьяняющего в самом прямом, буквальном смысле слова. Как будто нас засунули в бочку из-под рома и закрыли крышкой. Казалось, если выжать влажную простыню, то набежит добрая порция того, что так красиво называется «водой жизни». В баре висело объявление, которое возвещало:
Средняя продолжительность жизни
57 лет — для пьющих воду
70 лет — для пьющих вино
ВЫБИРАЙ!
Нам с Хасснером не оставалось иного, как прожить на тринадцать лет дольше.
Утром история повторилась: наши попытки заказать что-нибудь безалкогольное воспринимались как плохая шутка или как следствие наших скверных характеров.