— Ты считаешь, что мы должны сесть? — спросил Андре. Губы его распухли, потрескались, во рту пересохло.
Я достал из гондолы бутылку «Лучшего Коронного Пива», откупорил и подал ему.
Андре повторил свой вопрос.
Стриндберг опять улыбнулся. Его лоб избороздили морщины, брови насупились, щетина на щеках и подбородке казалась пегой. Он поминутно облизывал губы. Глаза припухли и покраснели, на ресницах налипли желтые комочки. Я заметил нервные движения его рук.
— Трудно оценить все «за» и «против», — сказал он наконец. — Не знаю. Но если лететь дальше, то на такой высоте, чтобы мы могли поспать и отдохнуть.
— А что думаешь ты? — Андре обратился ко мне.
— Ты уже знаешь мое мнение.
— Сформулируй его.
— Ты полагал, что «Орел» сможет лететь не меньше тридцати суток на высоте сто пятьдесят—двести метров над льдами, — сказал я. — Наш французский друг Алексис Машурон считал, что мы продержимся в воздухе еще месяц, если переберемся на строповое кольцо и обрубим гондолу и несколько балластных тросов. Однако не прошло и сорока восьми часов после старта, как подъемная сила шара уже уменьшилась настолько, что гондола ударилась о лед.
— Туман, влажность, обледенение, — сказал Стриндберг. — И потеря гайдропов.
— Продолжай, — сказал Андре.
— Приходится признать, что наш полет технически не удался. Продолжать его — значит, скорее всего, уйти еще дальше от островов и материка. Следовательно, надо сесть. Нам придется идти по льду гораздо меньше, чем прошли Нансен и Юхансен.
Аидре опустил голову на ладони.
— Тебе нужно время на размышление? — спросил я.
Сколько часов всего удалось нам поспать после старта с острова Датского?..
— Все дело в усталости, — произнес Андре.
Он встал и осторожно открыл клапаны. Засипел газ, «Орел» медленно пошел вниз. Андре дал команду тормозить спуск, сбрасывая остатки песка, чтобы посадка была возможно мягче.
Почтовый голубь продолжал летать вокруг аэростата. Вдруг — мы видели это все трое — он сложил крылья, камнем упал вниз и исчез в снегу.
Около восьми часов гондола коснулась «земли». Мы продолжали стоять на палубе; если бы мы спрыгнули на лед, «Орел» снова поднялся бы вверх на несколько минут.
Гондола повалилась на бок и поползла, вспахивая снег. Мы держались за приборное кольцо и стропы.
Клапаны были маленькие, и только в десять минут девятого «Орел» огромным куполом лег на полярный лед.
Мы покинули гондолу и ступили на льдину, покрытую пятисантиметровым слоем тяжелого, мокрого снега.
— Голова кружится, — сказал Стриндберг. — Такое чувство, будто лед качается на волнах.
Он отыскал в гондоле один из своих фотоаппаратов, укрепил его на штативе и отошел немного на юг, чтобы сделать снимки нашей посадки.
— Хорошая посадка получилась, — сказал Андре. — Мягкая, без единого толчка. А то, что гондола прокатилась немного по льду, это неизбежно.
Потом медленно обошел вокруг шара. Первым делом надо было ставить палатку; тут я не нуждался в указаниях Андре.
Мы еще раз каждый порознь провели определение места, и прежний результат подтвердился. Мы находились на 82°56" северной широты и 20°52" восточной долготы.
Стриндберг взял наудачу две банки консервов.
— Из мяса и воды получается суп, — сказал он. — А суп всегда идет легко. Даже если ты устал до смерти.
Мы окликнули Андре.
Он не участвовал в работе. Он медленно ходил вокруг шара. Андре нехотя подошел к нам.
— Оболочка, пояс, сеть, стропы — все покрыто толстой коркой льда, — отметил он. — Не меньше тонны льда.
Поев, мы со Стриндбергом подошли к гондоле, открепили стропы и не без труда поставили ее прямо.
Андре привязал национальный флаг к 2,5-метровому шесту и приторочил его к гондоле.
— Вы двое можете спать в гондоле, — распорядился он. — Троим будет слишком тесно. Я лягу в спальном мешке в палатке.
У нас не было ни сил, ни охоты спорить.
— Я смертельно устал, — сказал Стриндберг. — Как приятно быть смертельно усталым, когда знаешь, что можно в любую минуту спокойно лечь и поспать. Даже оттягиваешь эту минуту, чтобы потом сильнее насладиться.