Каждую минуту фестиваль дружбы и солидарности жил полно и напряженно. А площадь в центре Берлина — его нетерпеливо бьющееся сердце...
В. Александров
Левые, которые шагают вправо
Любое знакомство в Японии начинается с обмена визитными карточками. Подобно японцам, я храню белые картонные прямоугольники с бегущими по ним паучками-иероглифами в пухлом альбоме, напоминающем кляссер для почтовых марок, — каждая визитная карточка в отдельном прозрачном кармашке. Несколько страниц альбома занимают визитки, на которых под фамилией и именем значится: «студент», и еще ниже, в правом углу, — название университета. Перелистывая страницы альбома, я словно переношусь во времени назад, вспоминаю о событиях, связанных с различными людьми, которых знал, с которыми встречался в японских студенческих городках.
Лекционный зал университета «Токай» крутым амфитеатром поднимался от сцены. Натянутый на ней огромный экран хорошо виден даже с моего, самого последнего ряда, спрятавшегося почти под потолком. На экране — спроецированное и увеличенное телекамерой лицо профессора, читающего лекцию. Сам профессор в сумраке далекой от меня сцены был еле различим, подсвеченная софитом кафедра казалась игрушечной.
Профессор иллюстрировал рассказ фотографиями. Он протягивал их к устремленному на него телеобъективу, и на экране я видел крейсер «Аврора» — белое облачко выстрела окутывало носовую артиллерийскую башню; железнодорожную насыпь Турксиба — над рельсами высился символический семафор-гигант, его стрела с надписью «Путь свободен» поднята, и вокруг ликует многотысячная толпа в спецовках, косоворотках, полосатых халатах до пят. Видел Парад Победы в Москве — знамена со свастикой летели к подножию Мавзолея Ленина; запуск космического корабля — на нем четкие буквы: «Союз». Лекцию читал советский профессор, тема — «СССР за 50 лет». Он читал ее по просьбе студентов, интересовавшихся социалистической революцией и построением социализма в нашей стране.
Все три тысячи мест в лекционном зале заняты. Три тысячи лампочек, укрепленных перед каждым студентом на откидной доске барьера и прикрытых маленькими абажурами, освещали три тысячи рук, быстро вязавших вслед за словами лектора иероглифическую скоропись в тетрадях и блокнотах. В зале тишина, глубокая и настороженная, словно растянувшаяся на целый час пауза между финальной репликой в спектакле и аплодисментами зрителей.
Звонок, утонувший в громе овации, которой лекционный зал еще никогда, пожалуй, не слышал, возвестил о конце занятий, но лекция продолжилась, правда, уже не в зале, а в университетском кафе, куда студенты проводили профессора. Они писали вопросы на обороте своих визитных карточек и передавали мне для перевода, профессор обстоятельно отвечал.
Больше всего студентов интересовала марксистская теория социалистической революции. Нас не удивляло, почему столь запутанным и подчас неверным было представление студентов о ней: в руках у некоторых — книжка «Идеи Мао Цзэдуна и мировая революция» и японское издание цитатника Мао.
Еще в самом начале беседы профессора со студентами я заметил за столиком в углу кафе парня с большим значком Мао Цзэдуна на груди. Он несколько раз порывался вскочить, сказать что-то, но соседи удерживали его. Парень зло огрызался, откупоривал очередную жестяную банку с пивом — такие банки стояли на всех столиках — и пил прямо из круглого отверстия в крышке. Визитных карточек с вопросами оставалось немного, когда парню удалось наконец подняться — от резкого движения столик покачнулся, и пустые банки, горкой возвышавшиеся перед ним, с грохотом покатились на пол.
— Винтовка рождает власть! — исступленно выкрикнул он, и его голос, сорвавшийся на визг, перекрыл металлический звон рассыпавшихся по кафельному полу банок. От выпитого пива лицо парня сделалось пунцовым, глаза осоловели.
— Власть рождает единая воля масс, — откликнулся сидевший рядом с ним широкоплечий студент и, схватив парня за шиворот, легко поволок к выходу под дружный смех и одобрительные возгласы присутствовавших.