Поклониться пройденному пути и впрямь было не грех. Потому что это значило поклониться Монголии, ее земле, ее небу, ее людям...
Л. Неменова
Праздник в Сомоне
Табакерка, которую радушно предлагает мне Самсэрэн, отец хозяина юрты, очень красива: темный, почти черный агат с еле заметными светлыми разводами, похожими на прожилки листьев. Крышка ее из нефрита. Из нефрита же сделан мундштук изящной старой трубки с длинным, чуть изогнутым чубуком, в самом низу которого привешен крошечный серебряный колокольчик. Трубку курит Самсэрэн; мне он учтиво предложил из агатовой табакерки понюшку табаку.
Всем, кто собирается ехать в монгольскую глубинку, я советую брать с собой нюхательный табак. Обычай нюханья табака, некогда широко распространенный и у нас, но нам с вами известный только из книг, в Монголии процветает. И понюшка табаку весьма часто становится превосходным поводом к разговору, особенно если имеешь дело с почтенными немолодыми людьми.
Я беру щепоть табаку, а сама тем временем осматриваю юрту. Посреди высится на очаге с раскаленными углями котел: угощение — монгольский чай и баранина — будет, видно, скоро готово. Шкафчик для посуды и полки окрашены в яркие, живые цвета: голубой, зеленый, оранжевый. Ярко расписан и невысокий столик, на котором расставлены окованные серебром деревянные бокалы для здешнего хмельного напитка архи и стопки пиал для чая.
Юрта выглядит так, словно Самсэрэн и его семейство живут в ней, не трогаясь с места, много лет подряд. К моему удивлению, я узнаю, что на это место семья Самсэрэна прикочевала три дня назад. Услышав удивленный возглас европейского гостя, которому заведомо известно, что один переезд равняется трем пожарам, Самсэрэн смеется и пытается объяснить мне, что ничего трудного в переезде нет. Поставить такую юрту — час работы.
Тут кстати будет вспомнить, что в Монголии существуют фабрики, вырабатывающие стандартные юрты, с каркасом из алюминия и пластмассы. Но стены юрты, укрепляемые на этом каркасе, — из традиционного войлока, ибо его не заменить ничем. Современную юрту гораздо легче собирать и разбирать, да и в перевозке она легче.
Сомон (это значит «уезд») Зерег, по которому я путешествую, площадью своей равен примерно половине какого-нибудь воеводства (области в Польше. — Прим. ред.). Живет здесь 2300 человек, главное занятие которых — животноводство. В их ведении огромное стадо — 120 тысяч овец, не считая крупного рогатого скота: коров и яков-сарлыков, одного из самых важных домашних животных в хозяйстве кочевника.
Нас ждет традиционный монгольский праздник «надом», посвященный двадцатилетию основания сомона.
Вокруг степь. Со всех сторон горизонт сжат горами: серо-стальными, синими, голубыми, кирпично-оранжевыми, охряно-красными. Во время краткой остановки я отрываю хрупкую, ломкую веточку харагана, растения, кустами которого усеяна степь. Хрустит под ногами трава. Пронзительный запах травы, разогретой солнцем, так густ, что кажется: курится степь ароматом. В вышине кружит, распластав тяжелые крылья, одинокий ястреб. Вдали пасется стадо овец, верблюды цвета... верблюжьей шерсти, а точнее говоря — «кофе с молоком», вздымают маленькие свои головы с выпуклыми глазами, всматриваясь в чужих людей удивленным, разумным взглядом.
Круглые крыши юрт, вырастающие на глазах, несколько каменных, но тоже в форме юрт, зданий — это уже центр сомона. До места праздника остался какой-то час лути.
На месте надома собрался чуть ли не весь сомон. Множество грузовиков, полно «газиков» и даже автокар, осиливший трудности путешествия по степи. Традиционный обо — холмик из камней с развевающимся над ним флагом Монгольской Народной Республики обозначает старт и финиш первого, самого азартного состязания надома — скачек. Но это не просто скачки, а скачки детей. Старцы в живописных халатах дымят длинными трубками. Фоторепортеры столичной и местной печати проверяют последний раз аппаратуру. Улан-баторский художник Одон, приехавший в сомон в творческую командировку, стремительно покрывает эскизами страницы своего блокнота. Вот-вот появятся первые наездники. Многие люди, приставив ко лбу козырьком ладони, всматриваются в степь налево от полукруга грузовиков: оттуда примчатся ребятишки на конях.
Облако пыли, едва различимое сначала, как пятнышко на фоне синего неба, увеличивается на глазах и густеет, как дымовая завеса. Радостный крик несется отовсюду: зрители подбадривают ездоков. Первый этап соревнований — трасса в тридцать километров. Кони вытянулись в струнку, копыта их словно не касаются земли. Глаз не в силах ухватить момента, когда первый из них достигает финиша. Фигурки детей как бы слились с конями. Рядом скачут тренеры и болельщики, нахлестывая своих жеребцов. Из общей толпы вырываются победители. Кони ржут, разгоряченные бегом. Именно кони, как мне объясняют, и есть главные участники соревнований: хозяева их остаются на заднем плане. И в тот момент, когда первый скакун вырывается к обо, яростный крик толпы переходит в стройный хор.