Но я во всеуслышание объявляю, что отныне меня зовут Шелкакангри, что означает «Хрустальная гора». (Согласитесь, звучит куда поэтичней, нежели клички Длинноносый и Желтоглазый, которыми изводили меня озорные мустангские мальчишки.) Никогда еще я не чувствовал себя столь легко и свободно – душой и мыслями.
Увы, этого нельзя было сказать про тело: я исхудал настолько, что чуть не просвечивал насквозь. Два месяца, прожитые на высоте более четырех тысяч метров, изнурили организм. А до Покхары было еще добрых десять дней пути.
Мне посчастливилось. Я побывал там, где до меня никто не был. Я познал красоту неведомой земли и подружился с настоящими людьми…
Мишель Пессель
Перевел с французского М. Беленький
Шторм
Когда оставалось до Батуми полдня пути, море потеряло свою синеву и стало пепельно-серым. Вначале «Георгия Седова» лишь слегка раскачивало из стороны в сторону, потом берега исчезли за тучами, линия горизонта надломилась, и волны выросли настолько, что могли облизывать потемневшее небо. Шторм.
Старпому пришлось даже увести в кубрик салажонка Мамедова, которому от качки стало плохо, и там, громко ругаясь и проклиная всех новичков, влить ему в рот полкружки чачи. Мамедов сразу притих, видно, ему полегчало, а после и вовсе уснул.
Я спустился в кубрик вместе со сменившимся с вахты рулевым Васей Пальчугиным и подсел к старпому. Тот еще продолжал бурчать, глядя на неспокойно спящего мальчишку.
– Что это ты разошелся? – остановил я старпома. – Пускай спит парень. Что, тебя самого не выворачивало, когда первый раз штормовал? Надо было просто дать вина, смешанного с морской водой. Старики говорят – лучшее средство от морской болезни.
Старпом ничего не ответил, только махнул рукой.
В кубрике был полумрак. Наверху тускло горела желтая лампа в металлической сетке. Вокруг лампы носилась встревоженная бурей мошкара и какие-то невесть откуда взявшиеся мотыльки.
Молчание нарушил Пальчугин:
– Правильно салажонок делает – самое милое дело в штормягу по сну ударить, – и рулевой при этом потянулся так, что под выцветшей тельняшкой громко хрустнули кости. – Я, когда первый раз вышел в море, это было вскоре после войны, встал на вахту в такую же погодку. Мы рейсовали в то время между Измаилом и Бургасом. Ну и каша заварилась тогда, пришлось команде авралить весь день. К ночи валились с ног. Уснули все точно сурки; я остался один на один с морем. А посудина, скажу вам, старая-престарая была, и мне все чудилось – пройдет минута, другая – и она развалится. Волны перелетали через палубу и ударяли по стеклам штурвальной рубки. И я уже думал, настал конец, пойдем к чертовой матери на дно. Главное, было обидно, что ни один не проснулся. Поначалу хотел всех повытаскивать за шиворот, как поганых котят, и усадить в шлюпки. Но потом передумал. Во-первых, одну шлюпку уже сорвало волной и унесло в море, во-вторых, в такую погоду от них мало толку – быстрее утонем. Швыряло в ту ночь нас – дай боже. Вот я и решил – ежели ко дну идти, так уж лучше в сонном состоянии. Когда спишь, не так страшно.
– Ты боишься шторма?! – спросил я.
– Боюсь. Когда море бушует, у меня от страха аж покалывает в животе.
– Почему тогда не бросишь плавать?
– Пробовал. Не получается. Люблю я море, люблю и боюсь, и не могу долго без него. На берегу скучно, и даже ветер там не такой. Ты пробовал вкус берегового ветра? Он какой-то горький и сухой. А в море дело другое.
– Мы все любим и побаиваемся моря, хотя трусов среди нас нет, – поддержал Пальчугина старпом. – Совсем не боится его или дурак, или тот, кто ищет смерти. Васька прав…
Старпом неторопливо достал мятую пачку сигарет и протянул нам. Закурил.
– Я считаю, – продолжал он, глядя на кончик сигарету, – неважно, боишься ты или не боишься чего-то, главное, как ты сумеешь преодолеть в себе этот страх… – Он не успел договорить – в кубрик вбежал вахтенный матрос:
– Валентин Петрович! Кэп наверх просит! – обратился он к старпому.
– Чего там стряслось?
– Паршивы наши дела, турчак разошелся…
Мы поднялись на капитанский мостик. Судно полным ходом шло навстречу южному ветру, налетающему от берегов Турции.
Волны все сильнее бились о борт. С ночного неба обрушился ливень. По палубным надстройкам гулко забарабанили капли и расползались срывавшиеся с волн клочья пены. Море и небо слились в одну сплошную массу. Шторм тревожно гудел огромным колоколом, нависшим над нами.
Вместе с капитаном Вдовиным и старпомом я прошел в штурвальную рубку. Вахтенный рулевой, не обратив на нас никакого внимания, всматривался в кромешную ночь. И вдруг прямо по курсу в свете прожектора неожиданно появилось из темноты маленькое судно.
Штурвальные штыри быстро замелькали в руках рулевого. Сейнер круто свернул влево, чуть было не протаранив легкое суденышко.
Нас сильно швырнуло с борта на борт, но рулевой выровнял ход…
– Слышите, вроде человеческий голос? – резко подавшись вперед, спросил капитан.
– Точно, с этой посудины кричат, – немного помедлив, ответил старпом. – Вертать будем?
– Черт, вообще-то рискованно подставлять борт шторму, – проворчал Вдовин, – но надо спасать людей.
Рулевой до отказа переложил штурвал. «Седова» бросало теперь с такой силой, что нам пришлось уцепиться за поручни.
Казалось, буря вот-вот опрокинет судно. К счастью, сейнер выдержал и на этот раз.
Судно, терпящее бедствие, теперь было рядом.
– Турок! – определил старпом.
Вторым прожектором осветили мелькающий среди волн серый корпус турецкого суденышка.
– «Эр-джи-яс», – по слогам прочитал его название капитан.
«Эрджияс» была намного меньше нашего сейнера и еще хлестче нашего плясала под заунывную музыку шторма.
На палубе турка появился коренастый человек, и до нас долетел чуть слышный в штормовом реве крик: «Эе-е-ей!»
– Давай конец! – приказал капитан.
Брошенный сильной рукой Пальчугина канат взвился над волнами, но, немного не долетев до «Эрджияс», плюхнулся в море. Василий вытащил его из воды и бросил снова. На этот раз конец оказался на палубе турецкого судна и тут же был схвачен коренастым. Вытравили буксирный трос и закрепили его. На «Эрджияс» эту операцию проделал все тот же человек, мы были удивлены: где же команда?
Как только забуксировали турка, с Пальчугиным произошла беда. Сильная волна ударила Василию в спину, он потерял равновесие и упал. Волна поволокла Пальчугина по палубе и чуть было не слизнула за борт, но в последний момент Василий успел ухватиться руками за поручни. Двое матросов, еще возившихся с тросом, вовремя подхватили Пальчугина. При падении Василий сильно разбил колено, и его унесли в каюту.
Из-за двойной нагрузки сейнер сбавил скорость. Мешали бесконечно хлеставшие волны и шквальный ветер, а с кормы к тому же задерживала «Эрджияс». В довершение всех бед из машинного отделения сообщили, что появилась небольшая течь.
Долго так продержаться мы не сможем – это понимали все. Без «Эрджияс» еще можно было бы выкарабкаться из этой передряги. Но с турком на буксире «Георгий Седов» шел слишком медленно.
Всю ночь шла борьба со штормом. Ни капитан Вдовий, ни старпом не отходили от рулевого. Приходилось через каждые 10—20 минут на несколько градусов менять курс корабля. Маневрирование давало возможность продержаться хотя бы до рассвета. Барометр обещал к утру ясную погоду.