– Давно это было. Никто не знает точно, когда и как родилось это искусство. О первом мастере мы знаем только, что жил он бедно и, чтобы как-то кормить семью, уходил в джунгли и там из дерева вырезывал фигурки святых. Но этим занимались почти все в округе, и много заработать не /давалось. Однажды, высекая заготовку для фигуры, он отрубил себе руку и стал кататься по земле, горько плакать и причитать, что теперь его семья умрет с голоду. Вдруг он услышал чей-то голос. Перед ним стоял садху – святой. «Не убивайся так. Я тебе помогу. Я открою тебе секрет одного материала, из которого ты сможешь делать необычные вещи. Но помни, что ремесло твое должно быть бескорыстным искусство свое ты не должен превращать в средство обогащения. Ты будешь жить в достатке, но не помышляй о роскоши. Род ваш будет владеть сим секретом, передавая его от отца к сыну, до тех пор, пока вы будете соблюдать это условие, пока ваша работа будет приносить людям лишь радость».
Старик многозначительно вздохнул, словно подчеркивая значение сказанного и в наши дни, допил остатки остывшего чая, поставил стакан на пол, снял очки в круглой простой металлической оправе и начал их легонько протирать носовым платком.
– С тех пор на базаре, возле того места, где торговал мастер, всегда было много народу. Покупатели с восторгом рассматривали фигурки людей, животных, украшения. Все они были сделаны из черного металла, которого до того здесь никто не видел. Фигурок было немного, но они были настолько красивы и изящны, что многие приходили лишь посмотреть на них и оставляли деньги – кто сколько мог, просто так. Иногда однорукий мастер продавал кое-что из своих произведений, но за очень умеренную плату.
…Мимо мастерской по улице два вола, понуро мотая головами с огромными, загнутыми книзу рогами, протащили громоздкую арбу, в которой под ворохом каких-то одежд угадывалось тело спящего возницы. Когда цоканье копыт, оглушающий скрип огромных колес несколько затихли, снова раздался ровный, чуть хрипловатый голос старика мастера:
– Так продолжалось много веков. Ведь уже тысяча лет прошло с тех пор, как появились первые изделия «бидри». Обычно старшему сыну по наследству передавался секрет изготовления необычного материала, и никто другой из членов семьи его не знал. Как-то один мастер, у которого было пять сыновей, сказал им: «Я хочу, чтобы мы стали самыми богатыми людьми в городе. Надоело мне тратить по нескольку дней на одну фигурку, я открою вам секрет материала, и мы все вместе сможем изготавливать столько изделий, что через месяц-два о нас будут говорить не только в городе, но и за его пределами. И очень скоро мы разбогатеем». Работа закипела. Отец целыми днями торговал на базаре, а сыновей заставлял с утра до вечера сидеть в мастерской. Старший сын обычно относил готовые изделия на базар. Не раз приходилось ему видеть, как люди равнодушно перебирали то, что было сделано им и его братьями, слышать, как они возмущались той ценой, которую назначал отец. Через некоторое время четверо младших братьев умерли. Отец после этого забросил свое ремесло, подолгу сидел или лежал и думал о чем-то своем, уставившись в одну точку. Когда же пришла за ним смерть, позвал он единственного оставшегося сына и рассказал ему о завете, который был нарушен. «Боги покарали меня, отняв у меня твоих братьев. Ты должен искупить мою вину», – просил он сына со слезами на глазах.
После смерти отца сын приходил с восходом солнца в мастерскую и уходил ночью. Он все делал сам, и его фигурки снова стали поражать людей. Его творения точно передавали напряженность тела притаившегося тигра, грацию движений танцовщицы, чистоту и невинность цветка лотоса. Продавал он теперь ровно столько, сколько нужно было, чтобы прокормить себя и свою жену, все остальное раздавал друзьям, знакомым и незнакомым людям. Своим мастерством и упорным трудом он вернул добрую славу ремеслу «бидри». Но боги так и не послали ему сына, и перед смертью он раскрыл секрет всем. С тех пор и распространилось оно по всей Индии, но само название – «бидри» – свидетельствует о том, что родина этого искусства – Бидар.
Старик умолк, взял с пола фигурку и молоточек.
– А в чем же секрет? – спросил я.
– Сейчас это уже не секрет, – заговорил мастер помоложе. – Материал – сплав цинка и меди. На шестнадцать граммов цинка берется один грамм меди. Медь добавляют для того, чтобы изделие легче и лучше полировалось. Полируют и натирают бидарской землей. Именно бидарской – в ней есть примеси селитры. Поэтому-то в других местах «бидри» так не получается, как в Бидаре.
Мастер застучал своим молоточком, а я, поблагодарив, поднялся и спрыгнул на тротуар.
– Салям, сааб!—крикнул мне вслед мальчик. Я помахал ему рукой и направился к гостинице.
В. Будай
Изба на пустынном берегу
Всему виною было солнце. После долгих пасмурных дней оно наконец-то прорвало облака, растопило их, и над нами раскрылось синее небо. Доски флюгеров на метеоплощадке, вот уже несколько дней застыв отвесно, показывали полный штиль. Тишина стояла такая, что от нее звенело в ушах. А солнце все кружило и кружило по небосводу, не собираясь исчезать, и смотреть на это было невыносимо.
От мыса Челюскин до Малого птичьего базара было, как говорили знатоки, километров двадцать – двадцать пять. Еще с зимы задумал я сходить туда, поснимать непуганых птиц, но после того, как мы остались на пеленгаторе втроем, об этом и думать забыл.
Навигация приближалась, людей на радиостанции, как всегда, не хватало, полярники разъехались в отпуска, и надеяться на то, что пришлют замену, было напрасно. Двенадцатичасовые вахты в эфире изматывали нас так, что после дежурства ни о чем и думать не хотелось, кроме сна. В воздухе постоянно висели самолеты ледовой разведки, выходили на связь суда, целая, россыпь автоматических станций дрейфовала во льдах, и напряжение в эфире не утихало. Дни были сломаны, время летело. Жизнь наша, казалось, замкнулась между пеленгатором, кают-компанией и двухэтажным домом, где мы отсыпались. Разве мыслимо, казалось мне, при таком распорядке вырвать время на столь дальнюю дорогу – туда и обратно пятьдесят километров! Но так думалось лишь до той поры, пока не засветило солнце и не стал. прямо-таки на глазах проседать »и съеживаться снег.
«А почему бы и нет?» – задал я себе традиционный вопрос людей, перестающих слушаться здравого смысла, когда однажды, выйдя на крыльцо подышать, услышал звук журчавшего под снегом ручья. Над льдами пролива в колышущемся мареве угадывались заснеженные горы Северной Земли. До них было не менее девяноста километров. Любуясь редкостным зрелищем, я вспомнил, как в курилке кто-то рассказывал, что однажды оттуда пришли на лыжах полярники из бухты Солнечной. Пришли, передохнули и ушли обратно. Пришли просто так. И тут я отчетливо понял, что дороги на птичий базар мне уже не избежать. План похода родился в тот же миг, словно был давно готов.
Малый базар находился на другой стороне мыса Щербина, видневшегося с восточной стороны. Но как отыскать его, как пройти к нему, толком никто объяснить не мог.
Бывавшие там люди добирались к базару на вездеходе и предупреждали, что речку Каньонку вброд не перейти. Случалось, что в эту пору, поднявшись от талых вод, она утаскивала под лед и людей и вездеходы. Даже Леха-сейсмолог, единственный, кто хаживал когда-то к базару пешком, почесав смущенно затылок, признался, что показать дорогу он бы показал, но вот как объяснить…
Тундра не город: ни улицы, ни дома не назовешь. Чтобы не плутать и не связываться со своенравной рекой, я решил пересечь бухту на лыжах, по льду. Припай стоял еще прочно. По нему я предполагал выйти на самую северную оконечность мыса Щербина, а затем по берегу спуститься на юг. Где-то в этом месте и должен быть базар. Рассчитывая идти налегке, без лишней одежды и вещей, я собирался часов через шесть быть у базара, там передохнуть в избе, подкрепиться свежими яйцами и сразу же отправиться в обратный путь. В тот момент светило солнце, и все казалось легко выполнимым. Однообразная жизнь на полярной станции до чертиков надоела, и отправиться в дорогу, двигаться, путешествовать казалось просто необходимым, будто в этом и была цель моей жизни.