Кхатхазиле Тхусини, чья традиционная зулусская хижина прилепилась на склоне холма неподалеку от пыльной дороги, шестьдесят пять лет. Когда я подошел к Тхусини, она сидела на корточках перед большим камнем и что-то толкла на нем деревянным пестиком. Тут же копошились ее внуки и внучки под присмотром пяти дочерей. А самый маленький мальчонка сидел у бабушки на спине, крепко обняв ее за шею тоненькими, как спички, ручонками. Я узнал, что всего их в тесной хижине ютится пятнадцать человек, и среди них ни одного взрослого мужчины: сыновья и зятья уехали в «тауншипы» на заработки. Если бы они не присылали денег, все бы давно умерли с голоду. Может быть, на Новый год мужчины приедут навестить их...
По Закону о расселении по расовым группам африканцам запрещено селиться за пределами резерваций, установленных для каждого из племен. Пять миллионов человек, работающих в городах, живут в «тауншипах» по временным разрешениям, причем согласно параграфу 10, которого больше всего боятся черные рабочие, власти имеют право выслать любого из них обратно в хоумленд без объяснения причин. Добавьте к этому еще и то, что каждый африканец, достигший шестнадцати лет, обязан всегда иметь при себе особый пропуск, подтверждающий право его владельца находиться в той или иной местности. В отдельные годы за нарушение Закона о пропусках ежедневно арестовывалось больше полутора тысяч человек. Затем следовала высылка в резервацию.
— Правда, африканцы имеют право в течение семи дней ходатайствовать перед властями о пересмотре решения, и мы помогаем им в этом, — рассказывала мне Шина Дункан, председатель организации «Черные шали», ставящей своей целью содействие небелому населению ЮАР и вот уже больше двух десятков лет являющейся бельмом на глазу у правительства националистов. — Вначале наша организация называлась «Женщины в защиту конституции», но потом газеты переименовали нас в «Черные шали», потому что мы носили их в знак траура по нарушенным конституционным правам.
Штаб-квартира «Черных шалей» находится на Маршалл-стрит в Иоганнесбурге, и туда каждый день приходит много африканцев, нуждающихся в помощи.
— Вот взгляните на эту посетительницу, — миссис Дункан указала на молоденькую худенькую негритянку с испуганными грустными глазами. — Она из Амерсфорта в Трансваале. У нее нет никакого права находиться в Иоганнесбурге, и тут мы ничем не можем помочь. Эта женщина не замужем, но у нее двое детей, которых нужно как-то кормить. Следовательно, ей обязательно требуется работа. Тут есть два варианта: или вернуться к себе в резервацию, или нелегально остаться здесь. Первое исключается. Ведь это будет означать, что ей придется сидеть в Амерсфорте и смотреть, как дети умирают от голода...
Страшная правда заключается в том, что черные дети умирают в Южной Африке от голода, потому что правительство белого меньшинства обращается с африканцами, как со стадом скота. В Димбазе я побывал на большом пустыре, где, присмотревшись, видишь маленькие холмики, расположенные длинными рядами. У каждого — табличка с номером и фамилией. Последний номер в последнем ряду — 908. Столько негритянских детей похоронено на этом пустыре.
Они начали умирать в конце 60-х годов, когда Димбаза была отведена под африканский поселок для переселенцев, Согнанные с родных мест, попавшие в малопригодную для жизни обстановку (здесь невозможно было хоть как-то прокормить себя, да к тому же не хватало даже питьевой воды), эти переселенцы оказались на грани голодной смерти. Каждый день на пустыре появлялись новые, детские могилки. И когда на невысокий холмик бросали последнюю горсть земли, мать опускалась на колени и клала в изголовье игрушку. Часто это была кукла. Белая кукла.
«Черные дешевле машин»
Вскоре после прибытия в Южную Африку я поехал туда, откуда она ведет свою историю, — в Кейптаун. На мой взгляд, в мире найдется немного столь же своеобразных и внешне красивых городов, как Кейптаун, город на южной оконечности огромного континента, у подножия высоких гор, овеваемый свежим океанским бризом.
Мятежи, голод, неуверенность в завтрашнем дне. Да, все это есть в сегодняшней Южной Африке. Но есть и цветущие палисандровые деревья, покрывающие город нежно-голубым покрывалом и отвлекающие от тягостных мыслей. Подобно тому как музыкант, играющий на цитре, заставляет струны рыдать и смеяться, Соуэто и Кейптаун вызывают в душе человека отчаяние и умиротворенность, в которую, увы, среди тропического великолепия природы тоже врывается тревога.
На вершине Столовой горы я наблюдал за немолодой белой женщиной, любовавшейся панорамой города и мыса Доброй Надежды. Она провела на смотровой площадке около часа, а когда направилась к фуникулеру, ее лицо отражало бурю противоречивых эмоций. В вагончике мы разговорились.