Уильям Дункан, человек с выдубленной, просоленной, иссушенной океанскими свирепыми ветрами кожей, был, конечно, суров и непреклонен в своих взглядах. Так и хотелось сказать ему: «Не там ищете виноватых, мистер Дункан. Дело совсем не в молодежи...»
Пила да топор
На мачте аккуратного, чисто умытого дождями пароходика развевается огромный красно-бело-красный национальный канадский флаг с алым кленовым листом в центре. Флаг такой большой, что опасаешься — вот-вот его полотнище накроет от носа до кормы игрушечный пароходик и заслонит видимость капитану, тогда и до беды недалеко: справа и слева отмели, буруны.
Но нет — равномерно рокочет машина, вспенивается за кормой зеленовато-бурая вода, а капитан уверенно отдает команды, держа курс на северо-восток — туда, где начинаются густые леса канадской красной сосны и могучего клена. Мы проходим мимо маленького городка Хоп, что означает «Надежда». Поднимаясь против течения по главной реке провинции Фрейзер, минуем поселок Фрейзер-каньон и наконец добираемся до города Лиллуэт.
На пристани Лиллуэта — группа людей, судя по одежде, рабочие: комбинезоны, шерстяные шапочки с помпонами, башмаки на толстой ребристой подошве. Люди дожидаются встречного пароходика, который доставит их в Ванкувер. У них небольшие чемоданчики, за плечами туго набитые вещевые мешки.
— Табачку не найдется? — спрашивает один из них на ломаном английском. Я достаю табак. Подошедшие набивают трубки.
— Вот получил пару недель отдыха, — начинает разговор смуглый черноволосый рабочий, как вскоре выяснилось, португалец. Он старательно выговаривает чужие английские слова.
— Я здесь по контракту. Сезонник на лесосеке в «Колд крик». Работа, конечно, тяжелая. Правда, техники теперь много: механические пилы, трелевочные трактора и прочее. Но есть такие места, куда даже самая мощная техника не пробьется. Там валим деревья по старинке — пилой да топором...
Когда хочешь свалить строевое дерево, надо действовать точно.
Если ствол упадет в лощину, он переломится пополам, и можно считать его пропавшим. Нас за это десятник наказывает. Сразу из заработка пять процентов скидывает. А кто хочет лишаться монеты? Если спилить дерево не по правилам, оно будет падать прямо на тебя — так зажмет пилу, что не вытащишь. Если ствол слегка не наклонить во время пилки и он будет стоять прямо, пропили его хоть насквозь — и все-таки не упадет...
Кошта Родригеш, случайный собеседник, долго рассказывал мне о приемах пилки и валки толстенных стволов строевой красной сосны.
— Извините, — перебил я его. — А заработки-то у вас каковы?
— Да что говорить, если б не десятник, сносно было бы. Можно выгонять по двадцать пять долларов в день. Работаем, конечно, не семь и не восемь часов, а больше. Семья моя на родине, в Португалии. Жена, двое детей. Отец — крестьянин. Жизнь, знаешь, у нас новая пошла, но все как-то не ладится пока. Вот и подряжаюсь сюда. Приезжаю весной, уезжаю через год, к началу лета. Конечно, местным лесорубам много легче. У них и дом рядом, и профсоюз вступается. Да и получают они больше. Мы-то ведь сезонники. Кто наши права защищать будет? А если проявим недовольство, десятник «накапает», и компания в два счета вышибет, да еще заработанное не выплатит.
— И далеко приходится вам забираться?
— Посылают, конечно, в самые глухие места, куда местные ехать отказываются. Там жутко и дико. Летом солнце плавит мозги, черные мухи да комары весь день едят. А от работы к концу смены все тело разламывается. Но самое страшное — одиночество. На десятки миль — ни души. Не с кем и словом переброситься, разве что с медведем. Но что делать — надо терпеть. Вот только беда — дети мои вечно в слезах. Приеду домой — ревут от страха при виде «чужого дядьки», уезжаю — опять плачут, расставаться с отцом не хотят... Такие дела... Отец пишет: пора кончать с сезонничеством. Вот думаю: как быть дальше?