— Дайте парню поесть, — сказал дон Рохас, наливая очередную порцию.
Один из сыновей не спеша пошарил рукой в золе. Выудив оттуда лепешку, постучал ею по штанине и протянул Леонардо. Мальчик был так голоден, что сразу заработал челюстями, и прилипшие к лепешке угольки затрещали у него на зубах. У меня тоже потекли слюнки. Но мальчик есть мальчик, а мужчина — мужчина. Мужчину, который пробыл в сьерре каких-то шесть часов и отклонился от дома на каких-то десять километров, лепешками не угощают — может обидеться.
Я выдержал матэпитие около часа. Приличия были соблюдены, можно было двигаться дальше. Мы сели на предложенных нам лошадей — «Не старайтесь править, сеньор, лошадь сама вас довезет!» — и поехали следом за одним из сыновей, которого дон Рохас дал нам в проводники. Собачий эскорт провожал нас до самого дома.
«Нет, мы не конокрады!»
Шесть братьев Рохас стояли у стойки, и перед ними — шесть пустых стаканов. Я рассчитался с Мухамедом за прошедший месяц; он перечеркнул исписанную страницу, старательно переписал на новой очередной заказ. Засунул карандаш за ухо, проткнув курчавые волосы.
— Как поживает ваш сосед? — спросил Мухамед, наливая две стопки анисовой водки. За уплаченный счет полагается пропустить по рюмочке, таков обычай. Глаза братьев дружно провожали бутылку — нетрудно было догадаться, что означали эти взгляды.
— Запишите бутылку анисовой в счет, Мухамед. И дайте шесть стопок.
Этого торговец не ожидал. Он с удивлением посмотрел на меня.
— Простите, сеньор. Этим, что ли?
— Да. А что?
Делая вид, что смахивает соринку с прилавка, Мухамед наклонился ко мне и прошептал:
— Это же конокрады, сеньор.
Теперь пришла моя очередь удивляться. Но отступать было поздно.
— Все равно, Мухамед.
— Ваше дело.
Братья охотно потеснились. В их движениях не было и тени услужливости, своими улыбками они меня не приветствовали, а просто с любопытством ждали, что будет дальше.
— Я перед вами в долгу, амигос. Да вот только сейчас подвернулся случай поблагодарить вас.
— Пустяки, сеньор. Стоит ли об этом упоминать, — сказал старший брат.
— И все-таки, спасибо.
— Да уж, право, не за что.
Тогда, в ранчо, говорил отец. От сыновей я не услышал ни единого слова. Сейчас говорил только старший брат, остальные скупо улыбались, неторопливо потягивая душистую, сладкую водку. Они определенно не походили на конокрадов. Во всяком случае, на тех конокрадов, что показывали в ковбойских фильмах. И в то же время было в них что-то необычное — в скупых улыбках, в прищуре глаз, в особой, еле заметной расслабленности чувствовалась сила людей, уверенных в себе.
— Нет, мы не конокрады... — В голосе старого гаучо прозвучала скорее печаль, чем обида. — Охотники мы. И к тому же мои ребята в лошадях неплохо разбираются.
Мы сидели на крыльце нашего дома, день был теплым и тихим. По небу, сине-голубому, плыли белые облака, недозрелым апельсином висело солнце. Захваченный воспоминаниями, после первого глотка дон Рохас больше не прикасался ни к стакану с «Чинзано», ни к маслинам, которые моя мать подала к вермуту.
Разговор начался, с того, что я битых полчаса объяснял дону Рохасу, что означает слово «украинцы». Результатом этих объяснений был вопрос: «Вроде русских, значит?»
— Да, почти, — наконец сдался я.
— То-то я вижу, что вы непохожи на других гринго. А я их, считайте, всех перевидал. — И глаза дона Рохаса стали как щелки. Две морщины в бесчисленном количестве морщин на его лице.
Сначала была кочевая жизнь с объездчиком-отцом — матери он не помнил. «С восьми лет неплохо держался на коне», — светлый лучик на мгновенье оживил его глаза. Но тут же погас. В пятнадцать не стало отца. Погиб в заварушке за какого-то политикана, имя которого дон Рохас даже не помнит. Потом была большая война в Европе.
Запомнилась она потому, что мясо и пшеницу у нас никто не покупал. Кукурузу сжигали в паровозах. Я работал тогда пеоном на большой эстансии. Денег нам не платили, не было. Скот ничего не стоил, можно было зарезать любую телку, только шкуру нужно было оставить хозяину. Обносились мы до невозможности и ходили как нищие.
Дон Рохас взял стакан, но пить не стал. Недолго помолчал.
— На праздник мая (25 мая празднуется День независимости) приехал хозяин. Как звали этого гринго, и не скажешь, такая уж фамилия... потом оказалось, что он вообще не гринго, а наш земляк. Только из Буэнос-Айреса, понимаете? Был большой праздник, асадо и вино. Скачки, вечером танцы. А на следующий день тех, что помоложе, забрали в рекруты. Вручили нам по три песо, а документов не дали. Мы редко когда видели наши документы: они вечно у кого-то были — то за долги, то выборы там какие-нибудь, знаете? Я попал в Росарио. Ничего там не было тогда, в этом Росарио. Ничего хорошего — одни нищие и проститутки. Не знаю, как сейчас, но тогда... По субботам нас выгоняли из казармы, чтобы не кормить, думаю я. Капитан был у нас такой пройдоха! Так вот, нас подкармливали проститутки. Они и одежду нам штопали. Что бы там ни говорили, а девчонки были хорошие: без них не знаю как бы мы... ну да ладно, чего уж там! Одна даже читать меня научила. Учительницей была когда-то.