...Покуда шли ученые опоры о степени восточного или западного влияния на русский изразец, о том, почему в истории его развития обнаруживаются вдруг провалы в несколько десятилетий, откуда пришел в Москву зеленый — «муравленый» изразец, Егоров несколько лет не отходил от муфельной печи. Сейчас уже не сосчитать, сколько тысяч сочетаний веществ перепробовал он за эти годы, сколько обжег пробных глиняных дощечек, приближаясь к сокровенной тайне изразца. И вот теперь мастер может доподлинно воспроизвести керамический декор ярославских церквей.
В 1961 году Государственный исторический музей заказал ему печные изразцы для боярского дома на улице Разина в Москве и Софьиных палат Новодевичьего монастыря.
— Московские печи стали для меня боевым крещением, — Алексей Алексеевич открывает шкаф, на полках которого громоздятся пачки общих тетрадей. В них рецепты тех изразцов.
Я просматриваю тетради, испещренные записями — тысячи формул, по которым обжигались пробы, чтобы в результате осталась одна, правильная. Свинец, олово, сурик, полевой шпат, кварцевый песок, мел, каолин, соль, сода, поташ, бура. И все в миллиграммах. И все эти поиски только для того, чтобы найти состав поливы одного цвета! А цветов в русском изразце пять — белый, желтый, синий, зеленый, коричневый. И не счесть оттенков.
— Раз уж разговор про цвета зашел, — говорит мастер, — то хочу один вопрос прояснить, а то нередко приходится слышать о том, почему изразцы на Руси не столь ярки, как, скажем, в Средней Азии. Мол, краски у нас в природе приглушенные, все больше коричневато-зеленоватые. А на Востоке — там солнце ярче, небо синее, потому и бирюза на плитках — глаза обожжешь... Это совсем неверно. Дело тут не в солнце, а в свойстве материалов. Ведь испокон веку мастер подбирал материалы, которые между собой дружат. Вот и восточные керамисты приметили, что на лессовых, богатых калием глинах, которые преобладают в Средней Азии, хорошо держатся эмали и глазури. А на их основе окиси меди и кобальта как раз и дают яркие голубые и синие тона. Наши же русские глины большей частью красные, богатые железом. На них лучше держатся глазури и эмали, богатые свинцом и оловом, на которых те же самые окиси меди дают не голубые, а зеленые тона, синий же цвет выходит блеклым. Вот и вся недолга.
— Алексей Алексеевич, довелось мне как-то прочитать, будто секреты мастерства вы про себя храните...
— Знать, не очень терпеливый человек писал. Бери карандаш, бумагу, записывай, фотографируй. Все расскажу, только боюсь, не на один месяц тут задержаться придется. А для начала покажу тебе все стадии керамического нашего производства. Вот с этого ящика все начинается.
В большом деревянном ящике лежала глина переливчатых цветов — от желтого до темно-кирпичного. Рядом стоял механизм, похожий на мясорубку, увеличенную раз в двадцать. Алексей Алексеевич нажал кнопку, раздался скрежет шестерен, и из жерла «мясорубки» колбасой полезла однотонная коричневая масса.
Егоров отломил кусочек и стал разминать его сильными пальцами. Мне показалось, что на какое-то мгновение он забыл и о нашем разговоре, и о моем присутствии.
Они остались вдвоем, мастер и его материал: материал грубый, неказистый и безмерно изящный — глина.
Вот комочек глины размяк, стал податлив, разогревшись до температуры ладоней. Лицо мастера разгладилось, сошли с него приметы житейских неурядиц и забот, чуб свесился косым парусом, и Егоров не встряхивал привычно головой, чтобы откинуть его со лба.
Я попробовал представить в руках этого мастера другой материал — мрамор например, и не смог: тот не принимает в себя человеческое тепло, он прекрасен сам по себе, а глине без частицы человеческой души нельзя. Мне стало жаль, что комок в руках Егорова из-за меня впустую растратит обретенный жар. Я взял его из рук мастера, и глина еще долго возвращала мне тепло его ладоней...
— Мы в глину добавляем крупнокварцевый песок и шамот — гранулированную обожженную глину, — поясняет Алексей Алексеевич, возвращаясь в реальный мир мастерской, — чтобы не трескался изразец при обжиге и усадку меньше давал.
— Усадку?
— Именно. Ведь глина после обжига, что сарафан после первой стирки — на пятнадцать процентов съежиться может. Мы же усадку, считай, вполовину уменьшаем. Поэтому когда, копию изразца делать надо, то сначала двойника лепим, только на семь процентов крупнее, потом делаем с него гипсовый слепок, а с того уже глиняный оттиск. Тут у нас распределение труда — одному со всем не управиться.