За большие провинности атаманов сменяли. А за малые? Как и всех прочих, секли. Тут же, на площади. Приговор круга приводил в исполнение есаул, если обида нанесена всей общине, а по «частному иску» — обиженный. Эта процедура тоже имела определенные традиции. Особо важным считалось «не подать голоса», не проявить слабости. Казак, закричавший под розгами, не мог рассчитывать на уважение общины, на выборные должности. Обычай предусматривал и благодарность кругу. Наказанный атаман кланялся на все стороны: «Спаси Христос, что поучили!» — и только после этого надевал шапку. Тут же казаки извинялись перед властью: «Прости, Христа ради, господин атаман!» Атаман, уже застегнутый на все пуговицы, при шапке, свысока бросал: «Бог простит...»
В 1864 году на Майносе побывал русский путешественник В. Иванов-Желудков. Уже тогда об «Игнат-казаках» ходили легенды, причем в России, где не очень-то любили вспоминать о них, легенды самого мрачного свойства. Говорили, что посторонних они к себе не пускают, живут в запустении, как дикари, топят по-курному. Рассказ «русского европейца», тоже не лишенный тенденциозности, тем не менее опровергает эти домыслы.
...Встретили его в Бин-Эвле радушно. В каждом доме одна и та же картина: «Хата так чисто выбелена, будто она выточена в куске мела или мрамора. Глиняный пол гладок и чист, как не знаю что».
В разговоре с казаками затрагивает он политические темы. Здесь хозяева абсолютно несведущи, они незнакомы даже с самыми важными событиями внутренней жизни Турции. О Европе знают только, что там «ерманец живет».
— Видаетесь вы с донцами? — спрашивает путешественник.
— В войну видаемся, да какое же это виданье?
— А не совестно биться с ними?
— А мы и не бьемся, мы через них палим, они — через нас, а убивства нет. Как можно нам с ними биться — мы свои, — отвечают некрасовцы.
Казачки потчуют гостя старинными русскими блюдами, «каких и в лучших московских трактирах не сыщешь», поют песни, рассказывают «бывальщины» и «побаски». Вот одна из этих колоритных историй, причем гостя честно предупредили, что это, «по всему видать, не бывальщина»:
— Игнат был большой боярин. Звали его Некрасой оттого, что у него зубы во рту были в два ряда. Как царица увидала впервой Игната, так и всплеснула руками: разорит, говорит, энтот человек мое царство, недаром зубов столь много. И стала засылать сватов к Некрасе: женись, говорит, на мне, царем будешь, а не то я тебе голову отрублю. А коль так, говорит Игнат, то спасибо тебе на хлебе, на соли, на твоем царском жалованье. Взял народ и пошел...
Так жила эта экзотическая республика, в начале XVIII столетия отказавшаяся от «неправедного добра», награбленного у неприятеля, и до нашего века сохранившая телесные наказания. Но через 130 лет после исхода в замкнутом мирке Бин-Эвле происходит то, с чем знакома любая цивилизация: община делится на богатых и бедных.
Турецкие власти в отношении некрасовцев вели себя так же, как и русские цари. С одной стороны, прекрасные солдаты, честнейшие люди (именно «Игнат-казаки» во время военных действий охраняли войсковые кассы и гаремы), с другой — весьма непокорный народ, не признающий ни аллаха, ни судов, ни начальников. Пытались призывать их в турецкую армию: «мы — казаки, нам в аскеры (солдаты) дороги нет», — и предпочли выплачивать громадные налоги за освобождение от воинской повинности в мирное время. Пытались ввести преподавание на турецком языке: «мы — казаки, нам к тоим школам дороги нет, мальцы по-нашему пусть гутарят», — и снова откупились. В сороковых годах прошлого века власти стали активно продавать земли вокруг казачьего поселения, надеясь, что это приведет к ассимиляции. Чтобы сохранить «простор», община разрешила своим членам покупку земель.
И началось... Землевладельцы богатели небывалыми для Бин-Эвле темпами. Им не хватало рабочих рук, а турок нанимать нельзя — и тогда казак на казака начал работать, получать деньги из рук брата. Это уже было нарушением заветов Игната.
Происходит это разделение, иллюстрирующее положения политической экономии, в третьем-четвертом поколении ушедшей с Дона «голутьбы». Но своих кулаков, богатеев некрасовцы называют верховыми и домовитыми.
«У верховых глаза в желудке», «Домовитый заветы Игната решит», «Без труда человека нет, одни собаки да верховые, — вот поговорки, появившиеся в то время. Раскол между домовитыми и рыбарями («настоящий казак труд любит, он рыбалит») со временем усиливался.
В 1962 году круг обратился к Советскому правительству с просьбой разрешить казакам вернуться на родину «со старыми и малыми», всей общиной.