Большинство ребят комсомольско-молодежного коллектива оказались молодцами — не позволили себе расслабиться, замкнуться в себе, загрустить. Почему большинство? Да потому, что были и такие, с которыми пришлось расстаться: один так и не сумел приспособиться к жизни на льдине, второго за некорректное отношение к товарищам тоже пришлось отправить домой.
У полярников бытует мнение, что, пожив полгода на дрейфующей льдине, узнаешь человека лучше, чем за двадцать пять лет жизни на Большой земле... Наверное, так и есть.
Иван Дмитриевич Папанин так вспоминал о дрейфе на СП-1: «Мы, конечно, не ждали, что на льдине будет спокойная жизнь, но и не представляли, что она будет столь перенасыщена всякими происшествиями, требовавшими от нас выдержки и терпения».
Одно из самых распространенных бедствий на дрейфующих станциях — разлом льдины. Явление это для полярников привычное, хотя и всегда неожиданное. Движущийся лед может издавать самые различные звуки — от звона лопнувшей струны до грохота взлетающего реактивного лайнера. Сила эта всесокрушающая — даже ледяное поле средней величины имеет массу около трех миллионов тонн. Не было, пожалуй, ни одной дрейфующей станции, избежавшей разломов и торошений: льдину СП-5 в течение года ломало 25 раз, станцию СП-9 вообще пришлось эвакуировать; предыдущую комсомольско-молодежную станцию СП-19, находившуюся на ледяном острове, разломало на отдельные кубики в 30—40 метров. На «Двадцать восьмую» приходили тревожные известия с СП-27, дрейфовавшей в тысяче километров от нас. После серии расколов льдина уменьшилась до ста метров, а полярников пришлось снимать специальным рейсом атомохода «Сибирь».
Когда комсомольцы СП-28 только готовились к открытию станции, известный советский исследователь Арктики академик Алексей Федорович Трешников спросил начальника станции Сашу Чернышева, приходилось ли ему работать на СП во время разлома?
— Приходилось,— ответил он.
— Ну, тогда хорошо,— сказал Трешников,— тогда, значит, к таким ситуациям вы готовы...
Нужно сказать, что «Двадцать восьмой» повезло. Трещины проходили по ледовому аэродрому, крошили, отламывали куски с боков льдины, доставили множество хлопот и дополнительной работы, но сам лагерь обошли стороной. К торошению на СП-28 привыкли, как привыкают к толчкам в купе поезда на крутом повороте железной дороги. Внешне никто не проявлял беспокойства и паники, но в глубине души все были готовы к возможному испытанию, не позволяли себе расслабиться, забыть, что под ногами холодные толщи вод Северного Ледовитого океана.
Солнце здесь скрылось за горизонтом еще в октябре прошлого года... Но все на свете кончается. День ото дня все светлее и светлее становились сумерки. Метеорологи Коля Панин и Алеша Логинов высчитали для нашей широты и день возвращения солнца — 24 февраля. Этот день на полярных станциях особый. Появление солнца не только кладет конец полярной ночи, но и предвещает скорое наступление света, весны, а значит, и возвращение домой.
К празднику готовились всей станцией: до хрипоты обсуждали программу предстоящего торжества, на одном из холмов построили снежную крепость, для ее штурма напилили аккуратные кубики снежков — при температуре за сорок их руками не слепишь. До позднего вечера гидрологи клеили из поролона маски и раскрашивали их разноцветными красками... А на следующее утро все собрались у кают-компании. Самые нетерпеливые забрались на крышу, в надежде скорее увидать хотя бы краешек светила. Как нестерпимо медленно тянулись минуты! Как соскучились, истосковались глаза по теплому желтому солнечному свету! Как ждала и просила его каждая клеточка тела.
Наконец величаво и медленно, пробив тонкую полоску облаков, из-за горизонта показался краешек солнца.
— Это еще не солнце, а только его отражение,— авторитетно заявил кто-то.
— Не слушайте его, отражения без солнца не бывает! Да здравствует солнце!
Отдельные слова потонули в общем» восторженном шуме. Трудно было выдержать, устоять на месте. Ноги, сами того не желая, спотыкаясь на неровной, заснеженной поверхности льдины, побежали навстречу солнечному свету... А потом был отчаянно веселый штурм снежной крепости, торжественное сожжение чучела полярной ночи, чай и горячие блины Бори Гуричева, заливистые переборы баяна Пал Петровича.
Вот и пришла весна. Длиннее стал световой день, да и ночи стали почти совсем светлые. Исчезли с небосклона краски северного сияния. Больше мы его не увидим в этом году. Температура, правда, все еще зимняя. 6 марта был зафиксирован абсолютный минимум для СП-28 — минус 48 градусов по Цельсию. Ничего, весна морозов не боится.
Подумать только, целый год прошел... Весна, лето, осень, долгая зима и снова весна. Наверное, так далеко и надолго стоит уезжать только ради очень интересного и нового дела. А дело было действительно новым и интересным: на пустом месте построили станцию. Вот она, живет, работает! Следующей смене, тоже кстати комсомольско-молодежной, уже не придется начинать с нуля, но все-таки это очень много — год, проведенный на льдине. Отсюда, со льдины, многое видится по-иному, просто не умеешь или не можешь оценить там, на Большой земле, самые простые человеческие радости-хлопоты...
СП-2 8 — Москва Александр Кочетков
Марсово поле
Когда-то на месте Марсова поля простиралось топкое болото. Отсюда брали свое начало речушки Мья и Кривуша, превратившиеся в нынешние Мойку и канал Грибоедова. Для того, чтобы разбить здесь Летний сад, возвести царскую резиденцию, решено было осушить то болото. К Неве прорыли Лебяжью канавку, а параллельно ей, по западной стороне, выкопали Красный канал. Но его впоследствии засыпали. Первоначально место это называлось Большой луг. Однако во времена Петра I в дни придворных торжеств здесь стали устраивать фейерверки, называвшиеся в ту пору «потешными огнями». Потому и прозвали луг «Потешным полем».
При императрице Екатерине I на берегу Мойки находился царский дворец, а летом на лугу разбивался лагерь гвардейских частей. И получило поле название Царицына луга.
В середине XVIII века под наблюдением Р.Б. Растрелли здесь был высажен декоративный кустарник. Вскоре Царицын луг превратился в обширный сад. В 1799 году на северной границе поля поднялся обелиск в честь выдающегося русского полководца Петра Александровича Румянцева (позднее он был перенесен на Васильевский остров). А спустя два года на берегу Мойки поставили памятник Александру Васильевичу Суворову. Когда на поле построили 155-метровый казарменный комплекс для Павловского полка, на плацу постоянно стали проводить различные парады и смотры петербургского гарнизона. Этот плац, вытоптанный солдатским сапогом, пустынный и пыльный, жители города окрестили «Петербургской Сахарой». Тогда-то за ним и закрепляется название — Марсово поле.
Но с 1873 по 1895 годы здесь проводятся традиционные народные гулянья с каруселями, качелями, катанием с горок, балаганными представлениями. По праздникам спектакли смотрели до 70 тысяч человек. В балаганах Марсова поля начинали свой творческий путь такие известные артисты, как А.П. и В.Л. Дуровы, И. С. Радужский (Бим)... В 1897 году, боясь беспорядков при таком большом скоплении народа в самом центре города, власти определили для народных гуляний Преображенский и Семеновский города.