Кто-то сказал, что Рухну всегда был особенный. Рухну не какое-то там заколдованное место, где история повторяется. Скорее всего история здесь прервалась, и поэтому ее продолжение сложнее и необычнее, чем на других островах...
То, что до 1944 года на Рухну жили шведы, знают в Эстонии все. Но когда, в какие века они пришли сюда?
Предположительно еще в X веке на Рухну ходили охотники на тюленя — эстонцы, латыши. Не жили, а приходили на промысел. А шведы появились здесь позже, где-то в средние века. Более точно — в начале XIV века. Сохранилось письмо курляндского епископа Иоханнеса, датированное 1341 годом. Он писал рухнуским шведам — Рухну входил в его владения,— что они могут жить по своим шведским законам, но должны приносить ему дары...
Много веков на Рухну охотились сообща на тюленя, брали с моря рыбу и доходы делили поровну. Поля и пастбища были общими... И когда в двадцатых годах нашего столетия на Рухну забрели этнографы, то обнаружили деревенское общество с архаическим укладом жизни, близким к жизни шведских крестьян XVII века. Говорили они на древнем диалекте, похожем отчасти на исландский, отчасти — на даларнаский говор в средней Швеции... Во всяком случае, этнографы утверждали, да и писали газеты тех времен, что рухнуские шведы жили при первобытном коммунизме, не знавшем ни богачей, ни бедняков.
Об уходе рухнусцев в сорок четвертом году, когда немцы отступали, мне рассказывал со слов своего отца Эндель Норман. Рухнуские шведы ушли на парусно-моторной шхуне «Юхан». На Рухну были большие хозяйства, много лошадей, скота, и, уходя, люди могли взять с собой очень мало, к тому же оккупанты торопились и торопили население, грозились поджечь лес, уничтожить все — с одной стороны, а с другой — обещали им скорое возвращение домой, поскольку сами собирались вернуться. Эндель говорил мне, что и отца увезли бы, если б его нашли — он спрятался. На острове остались два шведа, о которых Эндель Норман говорил:
— У нас на острове есть два шведа. Один умер, а другой мой отец...
Остров Рухну проступил будто из свинцового облака, темно-зеленый и ползущий, как туман. Он лежал посреди сверкающего моря, похожий на спящего тюленя, вытянувшегося головой к Ирбенскому проливу...
Думал ли я, что первым человеком, с кем встречусь на травяном поле, будет Салев Кальюлаид. Сухой, поджарый, с обветренным и немного поблекшим лицом, он сидел за рулем небольшого симпатичного автобуса с аэропортовской эмблемой. Меня не удивило то, что он сидит на месте шофера, я знал, что у него сто профессий, а сто первая, самая главная теперь — профессия фермера.
— Как живешь, Салев? — бросился я к нему.
— Не знааю,— потянул он, преодолевая растерянность. Передо мной был прежний Салев.
Из четырех пассажиров в автобус сел только я, моих попутчиков встречал мотоцикл с коляской.
Поехали по хорошо знакомой мне грунтовой дороге сквозь лес, которую не раз я отмерял своими шагами с севера на юг к бухточке рыбаков... но что это? На подходе к деревне по обочинам дороги следы построек: свежие фундаменты, горы кирпича, секции сборных домов...
— Салев, а это что?
Салев поймал мой взгляд в зеркальце кабины:
— Этто новое дыхаание...
Казалось, что Салев везет меня в «Дом чужих», но он остановился немного поодаль от него, и мы подошли к неказистому дому без двора. Салев взял с полки над дверью ключ, открыл, прошелся со мной по комнатам с незаправленными койками, разбросанной рабочей одеждой и изрек:
— Сдесь баракк! Пойдем другое место.
Он подрулил автобус к своему двору, и мы пошли в направлении севера острова.
Салев шел, слегка пружиня кроссовками, худой, длинный, как минога. Он всем видом подчеркивал, что не собирается начинать разговор. И я заговорил сам. Так просто, о том о сем, приходят ли косули, как прежде, с холодами на ночь во дворы... И берез вроде в лесу стало больше. Наверное, после урагана что-то перевернулось в природе, а может, ветер рассеял семена...
— Правильно понимаешь,— подал голос Салев.
— Как же, я помню еще твои уроки. Салев в смущении улыбнулся. Потеплел:
— Березка тоже хорошее дерево.
И так, слово за слово, потянулся разговор: уехал в Пярну Эндель Норман, прежний председатель сельсовета. Неожиданно скончался маячних Хейно Ветик — сердце прихватило... Теперь на маяке — младший сын Александра Нормана, Эйнар Норман, у него там на землях маяка целое удельное княжество. А мать его, последняя из старых времен, Лизи Норман, живет одна. Сын Салева, тот самый Сулев, который в мою бытность здесь учился в шестом классе, отслужил армию, привез жену из Таллинна... В школе теперь на семь учеников семь учителей, и все они молодые городские люди. На острове теперь шестьдесят четыре человека, много новых семей. Осталось всего пять крестьянских хозяйств, и сам Салев чуть было не уехал на материк, купил дом под Таллинном, но попал в больницу, оперировали желудок, а после не решился начинать жизнь сызнова, больно здесь у него налаженное хозяйство...