— Я не понимаю, как можно было доверить судьбу всей общины дваждырожденных игральным костям. Чараны поют, что Юпхиштхира проиграл и свой город, и казну, и даже их общую жену Драупади, — подал голос Митра.
Крипа нахмурился:
— Вы решили, что царевич проигрался, как пьяный наемник в увеселительном заведении? Когда вы отучитесь верить поэтическим вымыслам? Знайте, в Высокой сабхе существует древний обычай — когда разделяются голоса ее членов при решении самых важных вопросов, тогда выбор предоставляется судьбе. Как бы ни были умны люди, никто не может предугадать всех последствий того или иного решения. Только жизнь может стать единственным судьей... Когда расходятся мнения мудрых, то они понимают, что любой из предложенных путей может оказаться ложным, но не в их силах определить, какой.
— Тогда не понимаю, зачем что-то решать. Поговорили бы и разошлись. Пусть карма сама все устроит... — начал Митра.
— Если выбрать путь к достижению цели и начать действовать, то при хорошей карме и благоволении богов можно достичь успехов. Если же воздержаться от действия, то ни карма, ни удача не смогут проявить себя, и дело будет обречено на провал. Но как выбрать путь во мраке будущего и не посеять семян розни и обид? Любое голосование, любой подсчет сторонников и противников ведет к разобщению людей, уводит от поиска истины к ненужному соперничеству, пробуждает низменное желание одержать верх над всеми, кто с тобой не согласен. Поэтому и решила Высокая сабха, когда мнения в ней разделились, доверить выбор будущего царя в Хастинапуре игральным костям. Карма Пандавов оказалась тяжелее. Чтобы пресечь борьбу за престол и раскол общины, им было приказано удалиться в леса и вести жизнь обычных риши.
Для меня самое удивительное, что игра в кости вообще состоялась.
Ведь и Бхишма, и Дрона, и Видура были против игры, прекрасно понимая, к чему она может привести. Супруга Дхритараштры Гандхари тоже не желала этого. Дхритараштра потом много раз раскаивался, что не внял добрым советам, но ни вмешаться в саму игру; ни заставить Дурьодхану отказаться от его притязаний он так и не смог. Можно ссылаться на рок, на всеобщее ослепление, но, вернее всего, отцовская любовь сделала всемогущего царя игрушкой в руках собственного сына, хотя, я думаю, что там было нечто большее, чем престо любовь. Дурьодхана ведь дваждырожденный, и, очевидно, в какие-то моменты его воля может влиять на сознание отца, подчинять его. Поэтому Арджуна оказался в Двараке. Поэтому его братья и их супруга скрываются где-то в тайном лесном ашраме. Но долго ли теперь это будет продолжаться? Срок их изгнания истек, но надежды на то, что соперничество между Пандавами и Кауравами ослабнет, не сбылись.
Рассказы Крипы о борьбе Пандавов за Кришну Драупади разбередили рану в моем сердце.
— Может быть, ты попал во власть небесных чар и готовишься отдать все свои силы на алтарь служения женщине? Берегись! — сказал мне однажды Митра.
— Сам-то ты давно отдаешь... А брахмы не растерял, — ответил я.
— Это потому, что сердце мое спокойно. А вот тебя что-то, мучает. Неужели не можешь забыть Лату? Не делай удивленного лица: надо меньше говорить во сне.
Пришлось мне все рассказать Митре. Хотя что там было особенно рассказывать. Лату я в Двараке так и не встретил.
— Но ты же и не искал! — совершенно справедливо заметил Митра.
— А если тот мужчина, с которым она приезжала в ашрам, был ее мужем?
— А если просто спутником? Судя по словам Крипы, братство дваждырожденных пока еще не погрязло в предрассудках, запрещающих женщинам путешествовать в обществе друзей, — сказал Митра.
— Я не могу решиться...
— Вот это честное признание. Ты все еще кажешься самому себе крестьянином в лохмотьях. Но ты же дваждырожденный! И если ты забыл, что мы — часть единого узора, то этого не может не помнить апсара. Она не на твои одежды, а в душу твою глядеть будет. И вряд ли ее очарует сердце, трепещущее от смущения, как хвостик антилопы. Преисполнись мужества и ступай смело на поиски.
Не скрою, Митра меня подбодрил. Он был прав — я изменился. И главным доказательством этого были мои мечты о Лате. Если при первой нашей встрече я только смиренно восторгался красотой апсары, то теперь я мечтал о ее любви, то есть где-то в глубине сознания уже допускал, что она не богиня, на миг показавшаяся мне, как луна в разрыве туч, а живая женщина, которой можно коснуться.