С какого времени таинственный отравитель начал вводить Наполеону мышьяк?
Доктор Форшуфвуд тщательно изучил так называемую «историю болезни» императора и восстановил ее с самого начала.
1 октября 1805 года, когда Наполеон накануне битвы под Аустерлицем собирался предстать перед Великой армией, у него ни с того ни с сего случился страшный приступ, свидетелями которого были Жозефина (Жозефина, Мария-Жозеф Роза Таше де Лапажри (1763 — 1814) — супруга Бонапарта, с которой он расстался в 1809 году.) и Талейран. С чего это вдруг? Думали, что это эпилептический припадок. «Интересно, — спрашивает в своей книге доктор Форшуфвуд, — отчего у Наполеона уже в то время появились столь характерные признаки отравления мышьяком? Ответ может быть только один: яд ему начали давать давно!»
7 сентября 1812 года, накануне Бородинского сражения, он жаловался на «ужасные» головные боли; 8-го числа он вдруг осип, так, что даже не слышал приказы, которые сам отдавал. В этой связи доктор Форшуфвуд делает вот какое заключение: «В сентябре 1812 года у Наполеона также наблюдались типичные признаки отравления мышьяком».
После победы под Дрезденом, в августе 1813 года, у Наполеона начались нестерпимые боли в желудке, и «генералы из его окружения подумали, что он отравился». На Эльбе камердинер Маршан заметил, что бедра у императора покрылись какими-то язвами... Во время «Ста дней» (Речь идет о периоде второго правления Наполеона после бегства с о.Эльба — 20 марта — 22 июня 1815 года.) Наполеона одолевали непрестанные приступы изжоги.
В Ватерлоо, в ночь перед битвой, император спал глубоким сном. Тем не менее во время битвы он, как ни странно, то и дело погружался в дремоту. У него вдруг появились боли в мочевом пузыре. Он даже не мог сидеть в седле.
«Приняв во внимание весь комплекс этих симптомов, — замечает Форшуфвуд, — можно заключить, что в данном случае речь также идет о типичной картине отравления мышьяком».
Антоммарки впервые посетил Наполеона 23 сентября 1818 года. Он отметил, что «у императора ослаб слух, лицо приобрело землистый оттенок, взгляд потускнел, соединительная оболочка глаз имела желтовато-красный цвет, тело стало чрезмерно жирным, а кожа сделалась очень бледной...»
17 марта 1821 года Наполеон совсем слег. Его постоянно знобило, и согреться никак не удавалось. Когда Маршан с другими слугами принесли горячие полотенца, он сказал Маршану: «Ты вернул меня к жизни. Думаю, скоро опять будет приступ: мне или полегчает, или я умру». Потом его дыхание участилось. И ему стало легче. Доктор Форшуфвуд и на сей раз утверждает: «императору опять ввели большую дозу мышьяка».
13 апреля император взялся составлять завещание, что заняло у него несколько дней. За это время его состояние заметно улучшилось. Не странный ли факт? Но, как, верно, уже догадался читатель, доктор Форшуфвуд знал ответ и на этот вопрос. Он считал, что по завещанию отравителю должна была причитаться некая доля состояния императора, и вот он решил немного подождать, прежде чем нанести последний, смертельный удар.
23 апреля Наполеон продиктовал последнюю приписку к завещанию — самые волнующие строки; здесь он вспомнил своих друзей, которых некогда унизил, хотя многие из них так или иначе способствовали его невероятно быстрому взлету. Он завещал: «20 тысяч франков аббату Рекко, который научил меня читать; 10 тысяч франков — сыну и внуку моего пастыря Никола де Боконьяно; 10 тысяч франков — пастырю Богалино, который был со мной на острове Эльба; 20 тысяч франков храброму жителю Боконьяно, который то ли в 1792-м, то ли в 1793 году освободил меня из разбойничьего плена...» Не забыл он и своих внебрачных детей, отписав 300 тысяч франков «сыну Леону, приемышу, отданному на воспитание какому-то жителю Меневаля, с тем чтобы сумма эта пошла на приобретение для него земли по соседству с имениями Мон-толона и Бертрана». В случае смерти Леона — сына императора и Элеоноры Денюэль, который при жизни носил титул графа, — его состояние должно было перейти к Александру Валевскому, сыну, которого ему родила нежная Мария Валевская.
24 апреля состояние императора оставалось без изменений. У него был всего-навсего легкий жар. Однако следующей ночью рвота возобновилась — от «новой дозы мышьяка или сурьмы». Тогда же Наполеон впервые начал бредить. 29 апреля, на рассвете, он продиктовал Маршану завещательное распоряжение для своего сына: «Завещаю моему сыну дом в Аяччо, в окрестностях Салинна, с садом и все находящееся там имущество, которое может принести ему пятьдесят тысяч франков ренты...» К сожалению, у императора на Корсике больше ничего не осталось.