Но особенно Фуэнтес любит вспоминать о том, как сердился его «сеньор». Частенько это случалось, когда они, избороздив море между Кубой и Флоридой в поисках рыбы, возвращались домой ни с чем. Под вечер Хемингуэя охватывала ярость. «Это ты во всем виноват»,— заявлял он своему приятелю Арчибальду Маклею, вспоминает боцман Грегорио Фуэнтес. И с гневной усмешкой Эрнест вел судно к маленькому острову около Флориды и высаживал своего друга, после чего поворачивал назад. И Маклею в «наказание» приходилось долгие часы бродить туда-сюда по берегу острова. Сколько бы они ни пробыли в море, жена Хемингуэя Паулина была обязана терпеливо и безропотно ожидать возвращения мужа.
«Да, Хемингуэй был еще тот человек»,— говорит Фуэнтес. Двадцать пять лет он выходил с ним в море, управлял яхтой «Пилар», готовил пищу и смешивал ему коктейли. Грегорио был с ним и в Африке, когда они охотились с самолета, и везде терпел его вспыльчивый характер, становясь невольным участником семейных драм писателя.
На борту яхты Хемингуэй поддерживал тонус с помощью внушительных запасов выпивки. Для «папы», как его называли кубинские друзья, боцман регулярно смешивал «двойного папу» — коктейль из двойной порции рома, лимона и кусочков льда.
«Двойного папу» можно попробовать и сегодня — в гаванской «Эль-Флоридите».
Какой-то миг Грегорио Фуэнтес медлит, прежде чем войти в любимый бар Хемингуэя, расположенный в старом, обветшалом центре Гаваны. Здесь писатель любил делить компанию с Гарднером, Гарри Купером, Ингрид Бергман и Спенсером Трейси. Сегодня в «Эль-Флоридите» можно встретить только туристов, расплачивающихся долларами. Кубинцам же вход сюда заказан.
Фуэнтес сдвигает кепку на затылок и, дав чаевые швейцару у дверей, направляется к знаменитой стойке бара десятиметровой длины. Ловко взобравшись на высокий табурет у стойки, он заказывает виски. Антонио, старый бармен, в восторге восклицает:
— Грегорио опять с нами, как в старые добрые времена! Сюда бы еще Эрнеста — тогда посидели бы и поговорили о рыбах, женщинах и охоте!
Но Эрнеста, увы, нет, и старый Фуэнтес рассказывает немецкому гостю, как они, еще молодыми людьми, познакомились в море, где-то между Майами и Гаваной. А также о том, что в конце тридцатых, когда писатель поехал в Испанию, чтобы узнать правду об этой стране, Грегорио долгое время ничего о нем не слышал. Полный тревоги, он отправился за ним в Европу. Кубинцу довелось быть в Испании и сражаться. Гражданская война подходила к концу, но Хемингуэй был неуловим. Каково же было удивление Фуэнтеса, когда по возвращении на Кубу его встречал старый друг! Хемингуэй тогда сказал, стиснув зубы: «Мы проиграли, потому что нас никто не поддержал».
Минуло больше тридцати лет с тех пор, как Хемингуэя не стало. Однако дважды в году: 11 и 21 июля, в свой и его день рождения,— идет старик с бутылкой виски к морю и делает два глотка. За себя и за него. И еще долго стоит одиноко возле памятника другу.
По материалам журнала «Stern» подготовил С. Варшавчик
Остров неспешного успеха
Более трех с половиной веков назад голландцы и французы завезли на Маврикий сахарный тростник. Под натиском новой культуры отступили не только эбеновые леса, но и черные валуны, свидетели далекой вулканической деятельности, которые собраны руками земледельцев в гигантские груды. Долгие годы сахар был главным предметом экспорта этой страны. В чем секрет сегодняшнего процветания Маврикия, этой миленькой островной перенаселенной страны, не имеющей природных ресурсов? Этим вопросом задался американский журналист Джон Мак-Карри и, кажется, нашел ответ, путешествуя по стране и знакомясь с ее людьми.
Камни одной стены
Мы сидели на террасе дома. Предки хозяина прибыли на Маврикий более двух веков назад из Нормандии, так что семья его одна из старейших на острове. Семья богатая, состояние сделала на сахаре. Ведь Маврикий и заселили для того, чтобы разводить сахар, сахарный тростник.
— Как-то, прогуливаясь,— рассказывает хозяин,— я шел возле каменной стены. Я с самого детства хожу там чуть не каждый день. И впервые в тот день остановился перед ней. Остановился и стал разглядывать. И понял — Маврикий, как эта стена... Каждый камень в ней нужен, чтобы выстояла сама стена. Вынешь один, рухнет вся. Смотрите сами: вот камни этой стены. 750 тысяч индийцев, 300 тысяч креолов — так здесь называют потомков белых хозяев и рабынь с Мадагаскара, из Восточной Африки и Азии; еще здесь живут 30 тысяч китайцев и 20 тысяч белых. И все живут в согласии. Полиция оружия не носит.
Здесь мусульмане празднуют индусский праздник Дивали, а индусы мусульманский Ид-аль-Фитр. И все — индусы, креолы, китайцы — вместе отмечают Рождество...»
При этих словах Мак-Карри вспомнил, как благочестивые мусульмане брели по улицам Порт-Луи, столицы Маврикия,— то был праздник в честь Хуссейна, внука пророка Магомета. Брели медленно, и мерно покачивались ритуальные крючки и иглы, воткнутые в их тела. Множество зрителей — индуисты, христиане, буддисты — созерцали эту церемонию. Неудивительно, что на Маврикии можно встретить Новый год не один раз в году...
Двадцать пять лет назад, когда Маврикий получил независимость от Великобритании, на острове жило более миллиона человек. Была хроническая безработица и неудержимый, самый быстрый в мире прирост населения. Тогда всем казалось, что новоиспеченное государство неудержимо несется к катастрофе. Но за последнее десятилетие остров переживает экономический бум. Безработица упала с более чем 20 до 3 процентов, а доход на душу населения удвоился. Валовой доход продолжает расти ежегодно на 6 процентов. Поэтому стоит еще добавить, замечает Мак-Карри, что Маврикий — одно из немногих действительно демократических государств в Африке. Но можно ли его назвать Африкой?
Цифры статистики отличают Маврикий от любой африканской страны. Все его население — потомки иммигрантов. Говорят здесь по-французски или на креольском диалекте французского же языка. Но цены обозначены в рупиях, а землю мерят арпентами. (Эту старофранцузскую единицу в самой Франции забыли с наполеоновских времен.) Остров настолько невелик, что полиция патрулирует его на мотоциклах, зато ландшафты его весьма разнообразны. Очертания вулканических холмов в центре острова похожи на альпийские пики, только невысокие. Микроклиматов на коротком пути насчитаешь с полдюжины, а уж погода и вовсе меняется каждые пять минут. Только что над дорогой сияло солнце, и тут же набежал туман, посыпала морось. И снова сияет солнце. Вдоль побережья высятся пальмы, но и сосны — непременная деталь пейзажа, как и сахарный тростник. Девяносто процентов обрабатываемой земли занято под сахарным тростником, арпент за арпентом тянутся его заросли, прерываемые лишь пирамидами вулканических глыб, терпеливо изъятых поколениями африканских рабов и индийских кули, очищавших эту землю. Правда, землевладельцы, взволнованные мировыми ценами на рахар, подстраховывают ныне свой экспорт другими культурами — чаем, табаком, луком и цветами.
Все люди острова — маврикийцы, но это отнюдь не значит, что все они сливаются в однородную массу. Неписаное здешнее правило можно было бы назвать «гармоничным сепаратизмом». Креолы заняты где угодно, но находятся обычно внизу социальной пирамиды, китайцы главенствуют в торговле, индусы — в политике. В руках белых — чаще всего французского происхождения — до сих пор шестнадцать из девятнадцати крупнейших сахарных плантаций.
В отеле «Кафе де ла плаж», на курортном севере острова, номер стоит до полутысячи долларов. Сюда обычно приезжают полюбоваться закатом индийцы, креолы, китайцы и белые. Правда, сидят они за отдельными столиками, зато работают бок о бок...