Резким движением Лев Александрович поправляет рассыпавшиеся седые волосы, поднимает руку, машет.
— Кому это ты? — удивляется Серхио.
— Ребятам. Мы их не видим, а нас наверняка заметили. У них ведь оптика. Ну ладно, поехали!
Последняя крутая извилина серпентины — и нас охватывает ощущение невесомости. Мы попадаем вдруг в волны воздушного океана. Тени облаков, быстрая смена освещения создают обманчивое ощущение движения. Несутся куда-то стальная вышка связи, отлитый из бетона павильон, россыпи первозданных глыб.
...У входа стоит черноусый человек средних лет. С ним я уже знаком. Это директор обсерватории Карлос Торрес. Обмениваемся рукопожатиями. Он подшучивает над нами, покрытыми белесоватой пылью, говорит, что воды для умывания не будет, — автомобиль с цистерной неисправен, а затем радушно приглашает в свои владения.
— Начнем, пожалуй, отсюда. Я понимаю, зрительно это неинтересно, однако... — Карлос не доканчивает, пропуская нас в полутемное гулкое помещение. Как в котельной, а еще вернее, в машинном отделении парохода. — Вот это основание и поддерживает всю систему. Весит оно двадцать пять тони и рассчитано так удачно, что может гасить сильные подземные толчки. В июле прошлого года рядом с нами пришелся эпицентр землетрясения. Пострадали многие города и поселки. Здесь, на горе, трясло и гудело, как в преисподней. В куполе павильона вырвало крепежные болты, вделанные в бетон. Представляете наше состояние? А вдруг прибор выйдет из строя? Но пулковские ученые оказались сильнее стихии.
— И чилийские, — вставляет Лев Александрович. — Конструкция архитектора Маркетти имеет необычный каркас в виде железных лап-якорей. Это и создает повышенную прочность.
Из полумрака по узким и крутым лестничкам поднимаемся наверх. Проходим в отделанную белым кафелем фотолабораторию, где обрабатывают отснятые изображения звезд, туманностей, комет. Рабочий кабинет, похожий на камералку, знакомые по геологии зеленые вьючные ящики, стеклянные шкафы, бутыли с химическими растворами, многочисленные «образцы» южного неба, бесконечные диаграммы и графики. Небольшая мастерская: верстак со следами металлической пыли, тиски — ведь многое приходится делать самим. Затем взбираемся под самую крышу. Нас встречает молодой парень. «Хуан, — представляет его Торрес. — Наш шофер, сторож, повар и все, что хотите».
Хуан приветливо улыбается и тут же исчезает.
В этот момент раздается мерное гудение, алюминиевый купол начинает плавно откатываться, раскрывая над головой солнечно-синюю бесконечность. Матово отсвечивает кожух телескопа, похожего на ракету своими стремительными формами. Это впечатление еще больше усиливается, когда, подчиняясь электрическому импульсу, он медленно поворачивает свое вытянутое тело в заданном направлении. Остается скомандовать «пуск!», и прибор начнет отщелкивать снимки звездного неба. Но это происходит ночью, когда астроном остается один на один со вселенной.
Мы внимательно слушаем объяснения Торреса:
— Телескоп АЗТ-16. Его эллиптическое зеркало имеет фокусное расстояние чуть больше двух метров. Светосила один к трем. Два мениска и линза перед фотопластинкой позволяют устранять различные искажения...
Карлос делает несколько шагов по направлению к пульту, привычно устраивается за ним. Щелкают тумблеры, зажигая сигнальные лампочки.
— А это наше обычное рабочее положение. Система автоматической наводки освобождает от визуального контроля за телескопом. И знаете, она не уступает самому опытному глазу. Изображения хороши по всему полю, несмотря на его размеры. Прибор фиксирует участки неба величиною пять на пять градусов...
Я видел уже эти участки на подсвеченной стеклянной пластинке, будто обрызганной мелкими капельками чернил. Но это не производило впечатления хаоса. Казалось, я чувствую железную последовательность неведомых мне законов природы.
— Это очень важно в работе, когда по сопоставлению различных снимков нужно определить характеристики звездных скоплений или галактик, расстояния до них, их возраст. Кстати, чилийцы оставили на кожухе прибора такую надпись: «Это телескоп Максутова, самый великолепный в мире и в его окрестностях...»
— И до каких окрестностей простирается ваше зрение? — обращаюсь я к Торресу.
— Несколько далековато, но отсюда их видно. Например, звездные туманности прибор позволяет фотографировать на расстоянии до одного миллиарда световых лет.
— Конечно, это предел, — вступает Панаиотов, — но границы его трудно вообразить. Можно считать, что в объеме нашего радиуса находится не менее ста миллионов галактик.