В день перед церемонией на зеленой опушке горного леса Раматроби начали устраивать место для проведения элмугета. В торжествах должны были принять участие мораны из восьмидесяти шести семей, кочующих на огромной пустынной территории. И каждый из них привел в Раматроби, помимо жертвенного, еще по восемь-десять вьючных верблюдов, которые тащили шатры и скарб участников церемонии. Присутствовать на элмугете разрешается старейшинам родов, отцам моранов и избранницам воинов, которые по окончании элмугета смогут стать женами посвященных.
Весь день рендилле разбивали свои шатры, а из пустыни со всех сторон шли и шли караваны. Об их приближении предупреждал гулкий звон деревянных колокольчиков, подвешенных на шеях верблюдов. К вечеру у подножия скал Раматроби вырос огромный круглый крааль. Около четырехсот шатров, образовавших пять вписанных друг в друга кругов, огораживали огромную площадку, в центре которой бродили восемьдесят шесть белых жертвенных верблюдов.
Когда взошла луна, началась церемония омовения. Полотнище из сотен сшитых коровьих шкур, по краям подвешенное к вбитым в землю кольям, было обращено в огромную купель. Мораны из каждой семьи подтаскивали к ней жирафьи бурдюки и выливали из них воду. Потом три вождя рендилле и Лангичоре, не раздеваясь, влезли в купель и, стоя в середине по колено в воде, по очереди обращались к моранам с короткой речью.
— Они воздают должное моранам, всю свою молодость и зрелые годы отдавшим защите стад, стариков, женщин и детей, — наклонившись ко мне, перевел проводник. — Они восхваляют их храбрость, ум и отвагу. Они говорят, что, покончив с жизнью моранов и став старейшинами, мужчины приобретают новые обязанности. Хотя они вскоре женятся, а затем сделаются отцами, они все равно будут в долгу перед племенем и его вождем. Они исполнят свой долг перед рендилле, воспитывая хороших детей — будущих смелых моранов, выращивая хороший скот и приумножая богатство всего племени.
Четыреста моранов из восьмидесяти шести семей, сжав в руках копья и склонив головы, стояли возле квадратной купели, с благоговением слушая своих вождей. О чем думали эти мужчины, которых старая традиция лишила многого в жизни? Принимали ли они эту традицию сердцем или лишь покорно подчинялись ей? Вспоминали ли они с гордостью о своей удалой юности, о походах против соседей или с сожалением думали о зря ушедших годах? А может быть, мысленно переносились в будущее, которое избавляло их от противоестественной боязни стать отцом?
Когда Лангичоре, выступавший последним, начал свое обращение к моранам, я навел фотоаппарат на купель и нажал электронную вспышку. Три стоявших там вождя обернулись и что-то гневно прокричали в мою сторону.
— Вожди говорят, что в этот вечер и все последующие вечера элмугета ничто не должно быть ярче луны, — пояснил мне проводник. И, помолчав, добавил: — Обычно во время этих церемоний не разжигают даже костров. Советую не рисковать: вожди разрешили лишь смотреть, что здесь происходит. О том, что ты будешь пользоваться ярким светом, договора не было. Все увидеть можно и без него. Под тем предлогом, что ты оскорбляешь луну, они могут прогнать тебя.
Я вновь посмотрел на купель. Она была установлена так, что полная луна отражалась в воде как раз в ее середине. Вокруг ее отражения стояли старейшины. Очевидно, луне придавалось особое значение в этой церемонии.
Лангичоре кончил говорить, и одновременно все четыре старика, стоявшие в купели, хлопнув в ладоши, издали протяжный, немного зловещий крик. Мораны ответили им резко и отрывисто: «Ийе». Затем как по команде скинули с себя одежды, отошли от купели и, выстроившись длинной цепочкой, побежали по поляне.
— Ийе! Ийе! Ийе! — выкрикивали бегущие мораны, подпрыгивая, и резким движением как бы выбрасывали голову вперед.
— Ийе! Ийе! Ийе! — все быстрее и быстрее кричали они, и в такт их ритмичному крику все быстрее и быстрее извивалась по поляне живая змейка из обнаженных, натертых верблюжьим жиром тел, поблескивавших в лунном свете.